“Я встретил Сталина накануне революции, в полночь, в Смольном”, – вспоминает Сагирашвили. Сталин был в таком состоянии, что “отбросив обычные свои серьезность и скрытность, рассказал, что железо начали ковать”. Той ночью накануне Великого октября Сталин вернулся домой, к Аллилуевым. “Да, все готово! – сообщил он девушкам. – Завтра выступаем. Все части в наших руках. Власть мы возьмем…”3
Сталин держал Ленина в курсе событий. Старик почти каждый час посылал в ВРК записки, чтобы поддерживать боевой дух товарищей до открытия Съезда. Съезд был назначен на следующий день, но Ленин настаивал, чтобы его открыли раньше. “Чего они боятся? – говорил он. – Спросите, есть ли у них сто верных солдат или сто красногвардейцев с винтовками, мне больше ничего не надо!”
Неудивительно, что Ленин нервничал. Октябрьская революция станет одним из знаковых событий xx века. Ее превратит в миф советская пропаганда, романтизирует Джон Рид в “Десяти днях, которые потрясли мир”, обессмертит Эйзенштейн в киношедевре “Октябрь”, обесславит тщеславными преувеличениями Сталин. Но в действительности в Октябре было больше фарса, чем величия. Трагедия состоит в том, что настоящая революция, беспощадная и кровавая, началась с того момента, когда закончилась комедия.
В квартире у Фофановой Ленин не мог понять причин промедления. “Теперь все висит на волоске, – писал он. – Решить дело непременно сегодня вечером или ночью”. Он нетерпеливо мерил шагами комнату. Фофанова уговаривала его не показываться, не напрашиваться на арест. Наконец в 22:50 Ленин потерял терпение.
Глава 42
Великий Октябрь: неумелое восстание
“Ушел туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил”, – написал Ленин Фофановой. “Ильич попросил привести к нему Сталина, – вспоминает телохранитель Ленина – Рахья. Но затем Ленин понял, “что это займет уйму времени”. Он приклеил на лысину кудрявый парик, сверху нацепил рабочую кепку, забинтовал лицо и надел огромные очки. Затем они с Рахьей вышли на вечернюю улицу.
Ленин сел в трамвай. Он пребывал в таком нетерпении, что стал расспрашивать удивленную женщину-кондуктора о ее политических взглядах, а затем рассказал ей о революционной стратегии. Поняла ли она, кто был этот перебинтованный безумец в парике и очках, история умалчивает. Вероятно, в ту ночь по городу ходило много сумасшедших. Около штаба большевиков Ленина остановил конный патруль, но он прикинулся безобидным пьянчугой, и его отпустили. Он был трезв – и далеко не безобиден.
Около полуночи Ленин добрался до “огромного здания Смольного”; как писал Джон Рид, оно “сверкало огнями и жужжало, как улей”. Вокруг костров грели руки красногвардейцы – “сбившаяся группка парней в рабочей одежде. Они держали в руках винтовки с примкнутыми штыками и беспокойно переговаривались”. Трещали моторы броневиков, ревели мотоциклы. Ленина никто не узнал. У него не было документов, поэтому красногвардейцы у ворот отказались его пропустить. “Что за чертовщина! – воскликнул Рахья. – Я делегат [Съезда], а меня не пускают!” Толпа поддержала его и втолкнула Ленина и Рахью в ворота. “Наконец Ленин, смеясь, попал внутрь!” Но, когда он снял кепку, за ней отклеился и парик
[202]
.
Смольный превратился в военный лагерь. Совет заседал в роскошном бальном зале, но всюду на полах были разложены газеты, обрывки ткани, простыни. Солдаты храпели в коридорах. Вонь табачного дыма, пота и мочи смешивалась с запахом вареной капусты из столовой. Ленин пробежал по коридорам, придерживая парик – он все еще пытался сохранить инкогнито. Но меньшевик Дан заметил его.
– Узнали, подлецы, – пробормотал Ленин.
Наступила среда, 25 октября. Сталин в кожаной куртке и кепке появился в комнате 36. Здесь был и Ленин. Шло экстренное совещание ЦК. Пригласили даже Зиновьева и Каменева. Ленин настаивал на том, что ход восстания нужно ускорить. Делегаты съезда собирались все в том же здании.
Ленин начал выдвигать положения главных декретов – о земле и о мире. Он так и не снял грим – “вид довольно странный”, замечал Троцкий. Переворот шел своим ходом. Заседание Центрального комитета продолжалось уже два дня без перерыва. “В маленькой комнатушке у плохо освещенного стола на пол сброшены пальто, – вспоминала помощница большевиков Сара Равич. – В комнату все время стучат – сообщают об очередных успехах восстания. Среди присутствующих – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин”. Приходили посланники. В 10-ю комнату, где сидел ВРК, неслись поручения, а оттуда – в 36-ю, к Ленину и ЦК. В этих комнатах “принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облеченных правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны”. Сагирашвили наблюдал за Сталиным: он “носился из одной комнаты в другую. Я никогда не видел его в таком состоянии. Такая спешная, лихорадочная работа – на него это было непохоже”. В городе раздавались залпы, но борьбы не было. Электростанция, почтамт и Николаевский вокзал перешли в руки большевиков, все мосты, кроме Николаевского моста позади Зимнего дворца, тоже. В шесть часов утра был занят Государственный банк, в семь – Центральная телефонная станция, в восемь – Варшавский вокзал
[203]
. Но балтийские матросы, чья помощь была необходима, задерживались. Весь день правительство продолжало работать – или по меньшей мере существовать. Керенский находился в здании Генерального штаба и получал одну плохую новость за другой. В девять утра он наконец понял, что Петроград могут спасти только войска с фронта и что только он может их призвать. Он не мог найти машину, пока его соратники не реквизировали у американского посольства “рено” и громоздкий прогулочный лимузин “пирс-эрроу”. Керенский покинул экстренное заседание правительства в Зимнем дворце и устремился прочь из города.
В Смольном вот-вот должен был начаться Съезд, но Зимний дворец до сих пор не пал, его даже не окружили. Во дворце по-прежнему заседало правительство – под охраной 400 молоденьких кадетов, Женского ударного батальона и нескольких казачьих эскадронов. Один фотограф уговорил женщин сфотографироваться на баррикаде. “Все это было похоже одновременно на оперу и комедию”, – писала американка Луиза Брайант, одна из многих журналистов, работавших на месте событий. Большевики стягивали силы к дворцу на удивление медленно. А во дворце, как вспоминал позднее министр юстиции Малянтович, “в огромной мышеловке бродили… обреченные люди… всеми оставленные”.
