По прибытии в Иркутск, главный город Восточной Сибири, Сталин был отправлен в уездный город Балаганск – ближайшая железнодорожная станция находилась в семидесяти пяти верстах. Теперь арестанты шли пешком и ехали в телегах. Сталин был одет крайне легкомысленно для сибирской зимы: в белую грузинскую чоху с карманами для патронов. В Балаганске он нашел семерых ссыльных и держался одного из них, еврея Абрама Гусинского, надеясь, что его не отошлют еще дальше2. Но его отправили в Новую Уду. Местная полиция зафиксировала, что “высланный по высочайшему повелению, последовавшему 9 июля 1903 года, под гласный надзор полиции Иосиф Виссарионов Джугашвили 26 ноября прибыл и водворен в названном селении, гласный надзор полиции за ним учрежден”.
Новая Уда, в семидесяти верстах от Балаганска и в ста двадцати от ближайшей станции, в тысячах верст от Москвы и Тифлиса, была самой дальней ссылкой Сталина; это был маленький городок, разделенный на две части: бедняки ютились в хижинах на мысе, окруженном болотами, а те, кто был хоть немного побогаче, – в окрестностях двух купеческих лавок, церкви и деревянного острога, построенного для устрашения и подчинения бурят. В Новой Уде было нечего делать, кроме как читать, спорить, пьянствовать, распутничать и снова пьянствовать – этим занимались и местные, и ссыльные. В городке стояло целых пять кабаков.
Сосо не чуждался такого времяпрепровождения, но на дух не переносил своих собратьев по ссылке. В Новой Уде их было трое – евреи-интеллигенты, которые, как правило, были либо бундовцами (членами еврейской социалистической партии), либо эсдеками. На Кавказе Сталин редко встречал евреев, но с тех пор успел познакомиться со многими евреями, которые увидели в марксизме возможность положить конец репрессиям и несправедливостям царизма.
Сталин сделал выбор в пользу бедняков и поселился в “убогом, покосившемся домике” крестянки Марфы Литвинцевой, где было две комнаты. Одна – кладовая, в которой хранилась пища; во второй, разделенной деревянной перегородкой, вокруг печи жила и спала вся семья. Сталин спал возле стола в кладовой по другую сторону перегородки: “Долгими зимними ночами, когда семья Литвинцевых засыпала, Сталин тихо зажигал маленький светильник и подолгу просиживал за книгами…”3
Сибирская ссылка числилась среди самых ужасных зверств царской тирании. Да, бесспорно, она наводила тоску, но обычно, когда интеллигенты, часто потомственные дворяне, приезжали в какую-нибудь богом забытую деревню, с ними там хорошо обращались. Существование в таких патриархальных условиях больше напоминала скучные каникулы за книгами, чем ад кровавого сталинского ГУЛАГа. Ссыльные даже получали от царя карманные деньги: дворяне (такие как Ленин) – двенадцать рублей в месяц, имеющие среднее образование (такие как Молотов) – одиннадцать, а простолюдины (такие как Сталин) – восемь; на эти деньги они покупали одежду, еду и оплачивали жилье. Если им присылали слишком много денег из дома, государственное пособие у них отнимали.
Состоятельные революционеры могли путешествовать первым классом. Ленин, имевший частный доход, сам оплатил свою дорогу в ссылку и в продолжение всего ее срока вел себя как дворянин, устроивший себе эксцентрический “отпуск натуралиста”. Троцкого обеспечивал его отец, богатый землевладелец; в письме к будущей жене Троцкий с пафосом говорил, что Сибирь должна была умерить “нашу гражданскую чувствительность”, что ссыльные могут жить там “как олимпийские боги”. Но между обеспеченными ссыльными, такими как Ленин, и неимущими, такими как Сталин, лежала пропасть
[66]
.
Поведение ссыльных регулировалось сводом правил. В каждом поселении избирался комитет, который мог привлечь к ответственности любого, кто нарушал партийный устав. Книгами полагалось делиться. Если ссыльный умирал, его библиотека разделялась между теми, кто остался в живых. Никакой дружбы с уголовниками. По отбытии срока ссыльный мог получить подарок на выбор от всех своих товарищей и должен был подарить что-то на память семье, в которой жил. У ссыльных были общие обязанности: они заботились о домашнем хозяйстве, забирали пришедшую почту. Прибытие писем было моментом наибольшей радости. “Знаешь, это так приятно, как в ссылке, помнишь, бывало, получишь письмо от друга!” – вспоминал Енукидзе, находясь у власти.
Но на Диком Востоке соблюдать правила было сложно. Сексуальные эскапады у ссыльных были обычным делом. “Как пальмы на пейзажах Диего Риверы, любовь из-под тяжелых камней прокладывала себе дорогу к солнцу… Пары соединялись… в ссылке”, – высокопарно писал Троцкий. Когда Голда Горбман, впоследствии жена сталинского заместителя Климентия Ворошилова, находилась в ссылке, она забеременела от Енукидзе, который позже стал одним из сталинских бонз. Много лет спустя в Политбюро любили вспоминать эти скандалы. Сам Сталин никогда не забывал дерзости ссыльного Лежнева, который спал с женой местного прокурора и поплатился за это переселением за полярный круг. Молотов рассказывал историю о двух ссыльных, которые из-за любовницы дрались на дуэли: один погиб, а другому досталась девушка.
Ссыльные должны были нанимать комнаты у местных крестьян. Приходилось жить в тесноте и шуме, терпеть детские крики, не имея возможности уединиться. Одной из худших вещей в ссылке Яков Свердлов называл “то, что нет изоляции от хозяев” (Свердлов дважды находился в одной ссылке со Сталиным). Необходимость делить комнаты с хозяевами порождала соблазн. Местные традиции запрещали вступать в интимную связь со ссыльными, но соблюдать этот запрет было невозможно: девушки смотрели на революционеров как на экзотических, хорошо образованных, состоятельных и неотразимых мужчин – особенно когда им приходилось ночевать с ними в одной комнате.
Революционеры вообще были людьми раздражительными, но их ссоры в ссылке отличались особой злобой. “В условиях ссылки… человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. <…> Нет места для проявления крупных черт”. Ссыльные вели себя ужасно, но Сталин – беспардонный соблазнитель, производитель незаконнорожденных детей, неисправимый смутьян и спорщик – был хуже многих. Он начал нарушать правила, едва только появился в Новой Уде4.
Ссыльных евреев он игнорировал, но зато пристрастился к здешнему развлечению – походам по кабакам с уголовниками. “Артельные ребята были эти уголовные. А вот “политики” – среди них было много сволочей”, – рассказывал Сталин Хрущеву и другим членам Политбюро за обедами в 1940-х. “Я сошелся тогда с уголовными… Мы, бывало, заходили в питейное заведение и смотрим, у кого из нас есть рубль… Приклеивали к окну на стекло эти деньги, заказывали вино и пили, пока не пропьем все деньги. Сегодня я плачу, завтра другой”. Якшание с уголовниками считалось ниже достоинства сноба-революционера из среднего класса. “Они организовали товарищеский суд и судили меня за то, что я пью с уголовными”, – вспоминал Сталин. Для некомпанейского Сосо это был не первый и не последний товарищеский суд5.
