Двое большевиков, теперь не здоровавшихся, оставались под неусыпным наблюдением двоих жандармов – Лалетина и Попова. Вся их работа заключалась в том, чтобы не дать ссыльным бежать. В таких случаях полицейские становились для ссыльных либо друзьями (а то и прислугой), либо смертельными врагами. Рыжебородый вспыльчивый Иван Лалетин скоро сделался врагом Сталина.
Один раз, когда Сталин решил поохотиться с ружьем, жандарм остановил его. Сталину было разрешено пользоваться охотничьим ружьем, и он отказался отдать его полицейскому. Началась ссора, “жандарм Лалетин налетел на Иосифа Виссарионовича… и хотел его обезоружить”. Завязалась драка. Жандарм “обнажил шашку… [и] порезал Иосифу Виссарионовичу руки”. Тот пожаловался на Лалетина приставу Кибирову.
К началу лета уже все явно знали о малолетней любовнице Сталина – хранить такое в секрете в деревне из восьми изб было невозможно. Размахивающий саблей жандарм решил, что ему выпала возможность приструнить наглого грузина.
Федор Тарасеев, единственный, кому достало храбрости записать эту историю, вспоминал: “Как-то раз… товарищ Сталин сидел дома, работал и не выходил на улицу. Жандарму показалось это подозрительным, он и решил проверить. Без спроса ворвался в комнату…” Тарасеев скромно пишет, что Сталин просто “работал”, но почему-то жандарм счел это “подозрительным”. Сталин якобы был разгневан, потому что ему помешали. Во всех воспоминаниях подчеркивается, что во время обысков Сталин вел себя спокойно. Значит, в этот раз обстоятельства были исключительными? В конце концов, полицейский нарочно застал Сталина врасплох, придя “без спроса”. Очень похоже на то, что он застиг Сталина и Лидию in flagrante delicto.
Сталин дал Лалетину отпор. Полицейский выхватил шашку. В драке Сталин был ранен шашкой в шею. Это его так взбесило, что он “выгнал этого мерзавца”. Тарасеев пишет: “Мы наблюдали такую картину: жандарм пятился к Енисею и трусливо махал обнаженной шашкой впереди себя, а товарищ Сталин шел на него возбужденный и строгий, со сжатыми кулаками”.
Теперь о тайне узнали все. Хотя отношения со ссыльними здешняя молва осуждала, провинциальные девушки, разумеется, влюблялись в искушенных и образованных революционеров. По закону связь с Лидией трактовалась как изнасилование, но Сталин не взял ее силой: это было обычное совращение. Глава КГБ Иван Серов, проведший уже после смерти Сталина расследование, сообщал, что “И. В. Сталин… стал [с ней] сожительствовать”. Вероятно, она жила в его комнате, где их и застиг жандарм. В 1956-м Серов направил Никите Хрущеву и Политбюро служебную записку, рассекреченную только в XXI веке. Генерал Серов явно считал, что сожительство – столь же вопиющий факт, как и само соблазнение
[173]
.
Сталин переселился в избу Перепрыгиных. Здесь было две комнаты и коровник, где скотина жила зимой. Семеро братьев и сестер теснились в одной душной, пропахшей навозом комнате. Сталин занимал вторую грязную комнату, куда можно было пройти только через коровник и комнату хозяев. Обстановка – только “стол, заваленный книгами”, “деревянный топчан”, “рыболовные и охотничьи снасти – сети, оселки, крючки… – все это изготовил сам Сталин”. Все было покрыто сажей от черной печки-буржуйки, стоявшей посередине комнаты.
Стекла в окнах были разбиты – Сталин заклеил трещины старыми газетами, а кое-где забил отверстия досками. Единственным источником света в полярных сумерках (ночь здесь могла продолжаться и днем) была лампа, но часто Сталину не хватало керосина. Уборная была на улице. Перепрыгины жили в нищете: “в один день питались щами, в другой – святым духом, но у них была одна корова”.
Как пишет первый биограф Сталина Эссад-бей, вероятно говоривший с товарищами Сталина по ссылке, по ночам Лидия прокрадывалась в его комнату. Она совершенно не стеснялась вспоминать, какое он любил надевать белье. “Белье носил белое в полоску и майки-тельняшки”, – рассказывала она в 1952 году, когда Сталина почитали почти как полубога.
Братья Лидии были не рады связи сестры со Сталиным. Об этом говорит, например, то, что Сталина кормила его прежняя хозяйка, а не Перепрыгины, хотя, по уверению Ивана Тарасеева, просто “девочки были маленькие и стряпать не умели”. Но для своих братьев девочки-сироты готовили еду с малолетства. Скорее всего, Сосо и его любовницу отлучили от семейного стола.
Возможно, их связь бы и терпели, но дело обернулось еще хуже: Лидия забеременела от Сталина. Братья Перепрыгины были в ярости, хотя на законы о возрасте согласия в дальних северных провинциях особого внимания не обращали: девушки здесь выходили замуж и рожали, едва достигнув подростковой поры. Генерал Серов узнал, что жандарм Лалетин, убежавший от разгневанного Сталина, собирался привлечь его “к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И. В. Сталин дал слово жандарму Лалетину жениться на Перелыгиной [Серов путает фамилию Перепрыгиной], когда она станет совершеннолетней”. Итак, Сталин опять был обручен, и семья Лидии с благодарностью или неохотой, но приняла их отношения
[174]
. Сталин делился с ними уловом, как член семьи. Он смотрел на Лидию почти как на молодую жену. Когда пришла в гости его приятельница – престарелая Елизавета Тарасеева, Сталин сказал: “Лида, Лида, бабушку корми хорошо!”
Вмешательство полицейского оказалось последней каплей. Сталин пожаловался приставу Кибирову, который хорошо относился к нему, поскольку тоже был с Кавказа. Вся деревня была призвана в свидетели того, как злосчастный жандарм уколол ссыльного шашкой, а потом бесславно удирал от него по берегу реки. Но, заметим, Сталину хватило нахальства пожаловаться на полицейского, когда несовершеннолетняя Лидия уже ждала ребенка. Сталин изобразил праведный гнев, и это, как часто бывало, ему помогло.
Приблизительно в июне 1914-го Кибиров согласился отозвать Лалетина. Он написал своему помощнику: “Вот и пошлем Мерзлякова в Курейку, а то… Джугашвили настоятельно требует сменить его охранника, как бы не нажить греха”. Заключенный и надзиратель поменялись ролями: жандарм Лалетин боялся ссыльного, и было из-за чего. На замену ему приехал Михаил Мерзляков. Сталин немедленно принялся строить из себя барина, а новый жандарм на весь оставшийся срок стал для него чем-то вроде лакея, денщика и охранника.
