Ведь еще в декабре 1883 года она могла позволить себе недовольно написать сестре по поводу издания в количестве пятидесяти экземпляров трактата Толстого «В чем моя вера?»: «Вместо того, чтобы по закону сжечь запрещенное сочинение, не пропущенное цензурой, его взяли, все 50 экземпляров, в Петербург и читают в высших сферах даром. Я говорю, хоть бы за печать нам 400 р. заплатили, люди всё со средствами».
А Чертков тратит свои деньги, чтобы купить за границей гектограф и начать опасную деятельность по размножению копий запрещенных произведений Л.Н. в своем воронежском имении.
С.А. вылезает вон из кожи, чтобы как можно выгоднее продать сочинения своего мужа, в том числе ненавистную ей «Крейцерову сонату». А Чертков выходит на Сытина, налаживает выпуск «копеечных» книжечек «Посредника», ищет меценатов, чтобы устроить собственное издательство Толстого за границей, и всё, что получает за издания, тратит на дальнейшее развитие издательской деятельности. Конечно, его образ «работника» становится несравненно привлекательнее С.А., вечно озабоченной материальной стороной жизни семьи.
Это объективные вещи. Но были еще и субъективные. С.А. груба и прямолинейна с мужем, который с возрастом начинает отличаться повышенной деликатностью. Она преследует его истериками, суицидоманией и всем тем, что Толстой душевно переносит крайне тяжело. А Чертков мягок, вкрадчив, уступчив. Он почти во всем соглашается с Толстым, больше того – жаждет советов и поучений. Он даже женится только после неоднократных увещеваний своего учителя. Его жена Галя обожает Толстого. Она постоянно болеет, но буквально возрождается к жизни, когда Толстой появляется в их доме. Толстой феноменально действует на нее, как старец-целитель. А в своей семье он становится одной из главных причин депрессии сына Льва.
В предыдущей главе мы показали, как С.А., находясь рядом с сильным мужчиной, тем не менее, остро нуждалась в духовном, но «бесполом» друге. Но оказывается, Л.Н. не меньше нуждался в «духовной жене». И речь здесь шла даже не о «работнице». Речь шла об утешительнице, которая бы тонко чувствовала всю степень его одиночества. Но другая женщина занять это место не могла. И по специфике отношения Л.Н. к женщинам (только жена, только мать, никакой эмансипации!), и по факту существования С.А. с ее ревностью.
Чертков же по всем параметрам годился в друзья Толстого. Он был знатного происхождения, но стихийно, самостоятельно образован. Как и Толстой, Чертков не учился в гимназии и не кончал университета. Он был духовен, т. е. ставил духовные запросы выше материальных. И даже молодость его шла ему на пользу. Чертков выгодно отличался от молодых сыновей Л.Н., которые с возрастом всё меньше хотели разделять идеалы отца и жили самостоятельными жизнями.
В Черткове при всей его статности и великолепности было что-то неясно женоподобное. Он был прекрасным мужем и отцом. Но интересно, что в полицейских донесениях он трактовался как «добрый, мягкосердечный, слабохарактерный» человек, который «с детских лет находился в руках женщин». Любопытно, что и Толстой замечает в дневнике после смерти отца Черткова: «Мать из него будет веревки вить». И прибавляет: «Ужасные люди женщины, выскочившие из хомута».
Конечно, сказать, что Чертков стал «духовной женой» Толстого, было бы слишком радикально. Но вся его переписка с Л.Н. странно напоминает письма «разлучницы», которая старается «увести» мужа из семьи.
Разлучник
Мы можем ошибаться. Но в этом не могла ошибиться С.А. с ее женской интуицией. «Красивый идол», «разлучник» – так за глаза называла она Черткова в разгар войны с ним.
С первых же писем Черткова к ее мужу она заподозрила что-то неладное и со свойственной ей прямолинейностью высказала это. В семье Толстого в 1880-е годы еще действовал договор, по которому все дневники и переписка мужа и жены были читаемы обоими. И вот уже 30 января 1884 года, спустя три месяца после знакомства с В.Г., она пишет мужу из Москвы в Ясную Поляну: «Посылаю тебе письмо Черткова. Неужели ты всё будешь нарочно закрывать глаза на людей, в которых не хочешь ничего видеть кроме хорошего? Ведь это слепота!»
Это восклицание крайне интересно. Если судить по воспоминаниям С.А. и детей Толстых, появление Черткова в их доме было встречено восторженно. «Блестящий конногвардеец», как назовет его Лев Львович, всех обворожил. Жена Толстого, воспитанная в семье, которая обслуживала Кремль, была очень неравнодушна к знатности происхождения людей. Этим Чертков выгодно отличался от остальных «темных». Тем не менее первые же письма В.Г. к Л.Н. ее насторожили, она заволновалась.
Но что такого было в этом письме? Чертков уговаривал приехать к нему в Лизиновку, где В.Г. обратил в свою веру (еще неясную) трех крестьянских юношей. Чертков сомневался: имеет ли он на это право? «Кто их поправит, если мне придется изменять свое понимание Христа? – Нет, Лев Николаевич, приезжайте, ободрите, помогите. Вы здесь нужны…»
Это было первое бестактное вторжение Черткова в распорядок жизни семьи Толстых. Молодой человек, только что познакомившийся с Толстым, спустя три месяца настаивает, чтобы почти шестидесятилетний писатель мчался к нему зимой в Воронежскую губернию. Это письмо ошеломило Толстого.
И Чертков на время отступил, даже раскаялся. «Что касается до моего последнего письма, то вы, вероятно, в большой степени правы. Я помню, что на следующий день после его отправки чуть было не написал другое письмо в отмену его». В.Г. и сам понимает, что перегнул палку. Но уже не может и не хочет скрывать от Толстого своих чувств: «Мне постоянно хочется знать, где вы, что вы делаете…»
Но и Толстой не скрывает чувств. «Меня волнует всякое письмо ваше».
При этом он видит, что Чертков… не вполне душевно здоровый человек. «Скажу вам мое чувство при получении ваших писем: мне жутко, страшно – не свихнулись бы вы». Меньше чем через год после знакомства с В.Г. он видит сон, который записывает в дневник: «Видел сон о Черткове. Он вдруг заплясал, сам худой, и я вижу, что он сошел с ума».
На то, что Чертков не был душевно здоровым человеком, указывали многие. В частности, учитель детей Толстых по латыни и греческому В.Ф. Лазурский. Он пишет в своих воспоминаниях о Черткове: «…он произвел на меня впечатление человека нервно-больного. Чертков говорил, что решительно не может судить объективно о температуре воды, так как не может доверять своей чувствительности. Иногда состояние его нервов таково, что он не чувствует холода, каков бы он ни был; иногда он боится лезть в воду без всякой видимой причины».
Чертков сам признавался, что страдает манией преследования.
Выбирая себе друга на всю оставшуюся жизнь, Толстой, видимо, с самого начала понимал, что имеет дело с таким же душевно неуравновешенным человеком, как и его жена. Чертков был невероятно деятельной личностью, но приступы активности у него постоянно сменялись апатией. В Англии он мог заставлять своих сотрудников работать круглые сутки, ночами, без всякой необходимости, а потом вдруг опускал руки и впадал в депрессию. И Толстой это знал.
