— Государь! Всё верно, но хороший, честный человек у себя дома такие коренья хранить не станет.
— Ладно, давай о другом поговорим, — прервал его царь. — Мед доели, пора и к делам перейти. Мы почему с ляхами мир решили заключать? Потому, что стало известно, побеждают они всех. На юге канцлер Замойский Молдову ляхам подчинил, друга Польши господарем сделал и теперь спешит на север — бить шведов. Князь Радзивилл в Ливонии под Кокенгаузеном шведов разгромил. И вот исход этого боя для меня уже непонятен.
— Что же в нем непонятного, государь?
— А то, что шведов побольше в сражении, чем ляхов, было. Хочу знать, почему они с поля брани бежали?
— Поспрашивать о том в Вильно?
— Так у ляхов спросишь, они наврать могут, — вздохнул царь.
— Послал я в Ливонию лазутчика, чтобы сообщал о том, как война идет. Будет он осенью в Риге. Тебе было бы полезно от него весточку получить — станет яснее, как с ляхами себя вести. Мы ведь договор такой подписали, что ничего не решено. Не признаны польскими в том договоре Колывань и Ругодив. Может, ляхи захотят эту оплошность исправить и договор изменить. А может, после побед своих от договора вовсе откажутся. Так что весточка из Ливонии будет для тебя, Государь, полезной. А, может быть, мне в Ригу поехать? Король сейчас как раз там, поляки наверняка предложат, чтобы я из столицы Великого княжества литовского в Ригу поехал. Почему бы не согласиться?
— Даже не знаю, что и сказать. Соглашаться нельзя. Не следует послу Его Царского Величества за польским королем по королевству бегать, урон в том для царской чести. Надо бы тебе в Ригу кого-то послать — человека сметливого и понимающего.
— Есть у меня такой человек. Хотел как раз, Государь, просить, чтобы ты его в мою свиту включил как переводчика, ибо знает мой француз и латынь, и французский, и немецкий, и испанский, и чешский языки.
— Француз?
— Я его на службу к себе в Империи Габсбургов нанял. Умный больно.
— Значит, латынь, немецкий, испанский… А по-русски-то говорит?
— Уже выучил. И неплохо. Однажды даже надолго меня смеяться заставил. Я у него по-немецки спрашиваю: «Ну как, хорошо научился уже говорить по-русски?» А парень мне в ответ на русском: «Да что ты, боярин, я по-русски не в зуб ногой, понятия о нем не имею, русских слов ведать не ведаю, хоть и взялся за гуж, говорю, увы, не дюж!». В общем, таких словечек поднабрался, что не каждый русский использует.
Царь улыбнулся. Поинтересовался:
— А как зовут твоего француза?
— Божан Иванов.
— Француза?!
— Мой француз, как хочу, так и именую!
— Что же, пусть будет Божан Иванов. Из Вильно до Риги путь неблизкий. Справится?
— Конечно. Языки он знает. Находчив, с хитринкой. Никому у нас не известен. В Риге будет выглядеть типичным немцем. В общем, подходящий человек.
— Ну, тогда его и в переводчики записывать не надо. Пусть едет сразу в Ригу. А выдавать себя может за француза, которому царю служить надоело. Увидел, что надвигается голод, и решил отправиться обратно во Францию. Денег для него выделю, слуга сегодня доставит. Завтра и выезжайте. А не предаст ли, этот твой Божан?
Афанасий Иванович улыбнулся:
— Так он у меня, как сыр в масле катается.
— Тогда знай: в Риге надлежит твоему Божану Иванову найти купца Тимофея Выходца.
— Знакомое имя.
— А искать его надобно у трактирщицы Марии в предместье Ластадия…
После аудиенции у Государя Афанасий Иванович зашел в Посольский приказ, увидел, что там всё, как обычно, и решил обедать дома. Следовало и с Божаном поговорить, и в дорогу собираться.
У моста, ведущего в Кремль, его терпеливо дожидался слуга Федор верхом на коне. В руке он держал поводья оседланного татарского жеребца. Протянул господину саблю, с которой в Кремль входить было запрещено. Сабля была, естественно, в дорогих кожаных ножнах с мехом, пропитанным маслом, внутри — масло предохраняло оружие от ржавчины. Боярин прикрепил ножны к поясу и легко вскочил на жеребца. Прошли времена, когда Афанасий Иванович ходил по Москве пешком, для дьяка Посольского приказа это было попросту неприлично. Но и передвигаться в повозке на короткие расстояния Афанасий Иванович не любил, предпочитая верховую езду.
Через пять минут всадники были уже дома. Боярин бросил поводья все тому же Федору и вошел в дом, где его уже ожидал верный француз Жан-Божан. Он был настолько весел, что глава Посольского приказа понял: «Это — неспроста. Надо его выслушать».
— Боярин, — радостно сказал Жан-Божан по-немецки, — а я луковый суп сварил, как во Франции. Обедать будете?
— Тебе текст переводить с немецкого надобно, а не супы варить. Для того слуги есть, — проворчал Власьев.
Ворчал он, конечно, для вида, ибо уже знал, сколь вкусен этот французский суп. Мясной бульон, гренки, кусочки говядины… Божан с разрешения хозяина добавлял в суп немного мальвазии. Ну а что касается лука, то целую головку его клали в суп не для того, чтобы ее съесть, а для придания специфического вкуса. В общем, просто объедение!
Божан упрек воспринял всерьез, стал объяснять:
— Перевод я закончил еще с утра. Анисьи не было, стало скучно, я пошел на кухню. Сварил суп. Потом Анисья пришла, под моим руководством багеты в печи испекла.
Афанасий Иванович не выдержал:
— Так где суп, где багеты? Есть хочу!
— А на второе Анисья говядину сварила. Федор! — закричал француз по-русски. — Вели боярину обед подавать!
— Слушаюсь! — по-военному откричался Федор, и только Афанасий Иванович помыл руки из рукомойника, а суп был уже на столе.
— Ты зачем Анисью вчера в сенях тискал? — решил все же повоспитывать молодого человека дьяк.
— А я не только тискал, — простодушно признался Жан. — Я от нее вчера, наконец-то добился всего, чего хотел. И теперь она будет безотказна, ведь я ей очень понравился. Она, кстати, мне тоже. Одевается не столь нарядно, как горничная графини Эльзы, но страсти в ней больше. И знаете, господин, раньше меня привлекали худощавые женщины, теперь же я стал понимать русских, которые любят пухленьких. О, эту чудесную Анисью есть за что потискать!
Божан был столь непосредственен, что Власьев невольно улыбнулся про себя. Он уже понял, что юный шельмец, на самом деле очень непрост и сейчас подкупал его своей непосредственностью, откровенностью и доверчивостью — он считает Афанасия Ивановича другом, чуть ли ни отцом. Именно поэтому нахмурил брови и строго сказал:
— Ты что удумал, юбки девкам задирать?! А если Анисья родит?
Жан-Божан засмущался:
— Во-первых, я стараюсь действовать так, чтобы не родила, меня фрейлина графини Эльзы обучила, как надо действовать. Во-вторых, ежели родит, так у вас, боярин, на одного крепостного больше окажется. Жан постарается — и в хозяйстве прибыток. Чем плохо? А что касается задирания юбок, ну где вы видели такого француза, чтоб юбки не задирал?
