Эрлих, как обычно сидевший в уголке, присвистнул. Штабель с интересом повернулся к своему консультанту:
– Семен, это что – тот самый, который копиями занимается?
– Он, он это, Сережа, – подтвердил консультант.
– И ты, недоумок, полез к этому профессору, никого не спрося?
Толян покаянно кивнул:
– Профессор, гнида, здоровый, как лось, – сказал он жалобно.
Штабель оглушительно захохотал, Эрлих тоже вежливо негромко рассмеялся. Отсмеявшись и вытерев платком выступившие на глазах слезы, Штабель сказал:
– Ох, уморил! Ты что же, думаешь, это тебя профессор Аристархов лично так обработал?
– А кто же? – удивленно пробасил обиженный Толян.
– Это Корней Васильич, – продолжая улыбаться, пояснил Эрлих, – телохранитель профессора.
У Рыжего полегчало на душе: быть побитым каким-то профессором – несмываемый позор, а телохранитель хоть и старый, а все ж таки профессионал. Это не так стыдно.
– Ты, инвалид умственного труда. – Штабель стер с лица остатки веселья и заговорил мрачно и зло. – Хоть ты развеселил нас с Семеном, но я тебя держу не как клоуна. Ты дело провалил на все сто процентов. Даю тебе последний шанс. Сам дело провалил – сам исправляй. Чтобы к завтрашнему дню картина была у меня! Семен! – авторитет повернулся к Эрлиху. – Ты всегда все знаешь. Дай этому дебилу наводку.
Эрлих кивнул, достал из кармана мобильный телефон и сделал несколько звонков. Говорил он вполголоса и, как Толян ни прислушивался, смог разобрать только отдельные слова. Наконец Эрлих повернулся к нему и заговорил:
– Аристархов уже отправил основную партию своих копий во Францию, но одна картина по какой-то причине в эту партию не попала. Судя по всему, это и есть наша вещь. Сегодня днем Аристархов встретился с одним сотрудником Академии художеств, у которого подписана командировка в Париж. Это не может быть простым совпадением…
– Кто? – коротким вопросом прервал Семена Борисовича Штабель.
– Дмитрий Алексеевич Дрозд, – так же лаконично ответил Эрлих. – Улетает самолетом авиакомпании «Пулково» завтра утром в десять ноль-ноль.
– Все понял? – Штабель повернулся к Рыжему. – Завтра с утра будешь в аэропорту. Это твой последний шанс! Если не достанешь картину, лучше не возвращайся.
– Мне бы… – промямлил окончательно деморализованный Толян.
– Ну что тебе еще? – Штабель явно не хотел больше его видеть.
– Мне бы фотку его… Чтобы не ошибиться…
– Да уж, постарайся на этот раз не ошибиться, – сурово пророкотал авторитет. – Семен, достанешь этому сыну полей фотографию этого вашего Дятла?
– Дрозда, – мягко поправил Семен Борисович. – Обязательно достану.
У жителей Петербурга (называть их в общей массе «петербуржцами» не поворачивается язык, поскольку многие из них удивительно мало соответствуют этому благородному имени) есть много причин гордиться своим городом. Это и неповторимая панорама Невы в обрамлении чудесных ее берегов, гранитных набережных, исполненных строгого великолепия, и фантастические переливы негаснущего неба белыми июньскими ночами, неба, служащего драгоценным фоном для силуэтов Адмиралтейства и Петропавловского шпиля, Ростральных колонн и Кунсткамеры, и непревзойденные шедевры Растрелли и Воронихина, Кваренги и Росси, Захарова и Трезини, и многое, многое можно еще перечислять…
Однако у жителей Петербурга много есть причин и для горького стыда, для обиды за свой город. Это и пьяные бомжи на прекрасных центральных улицах, и груды мусора в двух шагах от сказочных дворцов и сияющих огнями магистралей, и разрытые мостовые в самом центре города, закопать и заасфальтировать которые не могут многие годы… Одна из таких причин для стыда – это международный аэропорт Петербурга «Пулково-2». Странно, что, несмотря на устойчивую и хорошо известную традицию советских времен делать все международное помпезным, с размахом и показной роскошью, международный аэропорт Северной столицы напоминает внешним своим обликом железнодорожный вокзал в захолустном райцентре – бедное, тесное, кое-как оштукатуренное здание наводит на прилетающих неизбывную тоску и мысли о глухой провинции. Кажется, что, завернув за угол, непременно увидишь козу на привязи, мирно щиплющую травку, а то и свинью, почивающую в луже…
Впрочем, Митя Дрозд, искусствовед и преподаватель Академии художеств, подъезжая к тоскливому зданию аэропорта, не слишком задумывался о его архитектурном убожестве. Он испытывал два достаточно сильных чувства, по сути своей весьма противоречивых: с одной стороны, он радовался выпавшей ему поездке в Париж, с другой – волновался из-за картины, которую заставил его везти Аристархов. Он знал, конечно, что у Андрона Аскольдовича налажены с таможней надежные связи, но тем не менее вполне естественный страх человека, который против своей воли неожиданно стал контрабандистом, не оставлял его ни на минуту.
Маршрутное такси высадило Дрозда возле аэропорта и повернуло дальше, в авиагородок, где живут многие сотрудники двух петербургских аэропортов. Митя поспешно направился в зал отлета. Регистрация пассажиров на парижский рейс уже началась, но, как обычно, происходила необычайно медленно. Из четырех стоек работали только две, причем одна из них предназначалась для каких-то мифических Очень Важных Персон (ВИПов по современной терминологии). Поскольку этих персон на рядовом рейсе, естественно, не предвиделось, девушка за стойкой просто скучала, а все пассажиры вытянулись в огромную очередь ко второй стойке.
По залу неторопливо двигалась уборщица, довольно представительная дама средних лет в немарком сером халате. Она на удивление неловко управлялась со своими инструментами – ведром и шваброй и, подойдя к очереди ожидающих регистрации пассажиров, постоянно задевала шваброй то ноги отлетающих, то их чемоданы. Впрочем, пассажиры в предотлетных волнениях не обращали на нее внимания как на неизбежную, хотя и досадную деталь интерьера.
Митя Дрозд не был исключением. Он перебирал в памяти необходимые дела, в который раз недобрым словом мысленно поминал Аристархова и прикидывал, какие подарки сможет приобрести на свои небольшие валютные средства.
В это время к нему подошла совсем молоденькая девушка в скромном костюме, с длинными каштановыми волосами и спортивной сумкой на плече.
– Извините, пожалуйста, – обратилась она к Мите, – я первый раз лечу за границу и не умею заполнять таможенную декларацию. Скажите, что нужно писать вот в этой графе? – С этими словами девушка сунула Мите под нос серенький листочек декларации.
Девушка была симпатичная, и Митя счел своим долгом войти в ее положение. Вынув из кармана ручку, он показал неопытному прелестному созданию, куда нужно вписать страну назначения, куда – собственное гражданство, объяснил, что полагается декларировать, а что – необязательно. Судя по декларации, девушка летела в Ганновер на сорок минут позднее Дрозда. Разговорившись с очаровательным существом, Митя на какое-то время забыл о своих вещах, аккуратной горкой сложенных на полу. Неловкая уборщица возила своей шваброй совсем возле его ног. Митя, недовольно поморщившись, переступил чуть в сторону, но не заподозрил ничего плохого. Он не заметил, как липовая уборщица одним ловким движением подхватила футляр с аристарховской картиной, засунула его в свое ведро, вытащила из ведра другой точно такой же футляр и положила его на место прежнего.
