– Не знаю! – рыдающим голосом вскрикнула Лена. – Ничего я не знаю! Он мог поехать за мной, мог написать или позвонить! Он этого не сделал, я была ему не нужна…
– Он же не знал про ребенка, – напомнила Надежда, – а впрочем, я тут не судья…
– Я подумала, что смерть Тани – это знак. Что раз мне суждено поехать в Петербург, то я должна раз и навсегда разобраться в этой истории. Потому что я уже не могу с этим жить…
– Ну-ну, – сказала Надежда, – не раскисай. Разберемся мы во всем, обязательно разберемся. Ты только глупостей не делай, а то эти, из «Варианта», раньше успеют с тобой разобраться.
Она взглянула на часы и тяжко вздохнула. Стрелки неумолимо приближались к обеденному времени.
– Ладно, мне вообще-то идти нужно. Сегодня никак не могу задержаться, дома ничего не сделано. Вот что, дай мне честное слово, что никуда не выйдешь из дому. После моего ухода закройся на все замки и сиди тихо. По телефону будешь отвечать только мне.
– Как я узнаю, что это вы? – спросила Лена.
Надежда на мгновенье задумалась, потом просияла:
– Отсчитай десять звонков, потом, на одиннадцатом, снимай трубку! Думаю, у моих знакомых недостанет терпения звонить так долго. А сейчас попрощаемся до завтра. Я приду утром, подумаем, что можно сделать.
Очутившись на лестничной площадке, Надежда послушала, как повернулся ключ в замке, и подумала, не наведаться ли к соседке Марии Петровне и не попросить ли ее присмотреть за девушкой. Уж очень ей не нравилось выражение глаз Лены, какое-то оно было полубезумное. Соседка Мария Петровна – бодрая пенсионерка – была известна в их доме замечательным умением наблюдать и анализировать эти наблюдения с большой скоростью. Надежда хранила у нее запасной комплект ключей от своей квартиры – на случай собственной забывчивости.
Но с другой стороны, тогда Марии Петровне нужно будет объяснять, что к чему. А Надежда сама еще не все понимает в этой запутанной истории, так что вряд ли сумеет объяснить внятно. Нет, что-то ей подсказывало, что лучше не посвящать в это сомнительное дело посторонних.
С тяжелым сердцем она вернулась домой, по дороге забежав в магазины. С тяжелым сердцем занималась она неблагодарными домашними делами, которые никогда не кончатся, хоть вкалывай с утра до вечера.
– М-м-м… – Николай Уточкин, он же Маслов, он же Ложкин, замычал во сне и попытался натянуть на себя одеяло. Одеяло почему-то зашуршало и порвалось, а назойливый голос, врывавшийся в его сон, стал еще громче.
– Колян, вставай, тетеря сонная, все на свете проспишь!
Николай заворочался и открыл один глаз.
Изображение закружилось, медленно притормозило, и он увидел над собой лысого, как колено, мужика средних лет – коллегу и соседа по «лягушатнику» Вячеслава Захаровича Пробкина. Пробкин тряс Николая за плечо и озабоченно повторял:
– Да вставай же ты, проклятьем заклейменный! Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?
Уточкин застонал. Пробуждение было ужасным. Голова раскалывалась, как пустой кокосовый орех, и гудела, как колокол на Пасху. Во рту был такой вкус, как будто там только что прошла походным маршем пехотная дивизия. Он еще раз попытался натянуть на себя одеяло, чтобы отгородиться от кошмарной действительности, но одеяло снова порвалось, и Николай осознал, что пытается укрыться кипой бракованной газетной бумаги.
– Захарыч, – простонал триединый страдалец, – пивка бы мне холодненького…
– Пивка! – передразнил его коллега. – Сейчас тебе Ракитин холодного пива поднесет! И пива, и кофе, и какавы с чаем! Он тебя уже второй час по всей редакции разыскивает!
– Ракитин? – с ужасом повторил Николай.
Он вспомнил вчерашнее столкновение с начальником, вспомнил его обещания, вспомнил, что должен был накануне закончить срочный материал на сто двадцать строк, и масштабы трагедии вырисовались перед ним во всем своем ужасающем величии, отдаленно напоминая Большой Кавказский хребет.
– Ракитин! – еще раз повторил журналист и героическим усилием заставил себя подняться на ноги.
Полутемная комната наборной, в которой его накануне сморил непобедимый сон, поплыла перед глазами. Николай схватился за ближайший стол и снова мучительно застонал.
– Ты хоть умойся, герой, – сочувственно проговорил Захарыч, оглядев коллегу, и покачал лысой головой.
Николай с трудом добрался до туалета и подставил голову под струю холодной воды. Жить стало немножко легче, в голове прояснилось, и оттого ужас положения стал еще отчетливее.
Но делать нечего – нужно было идти к начальнику и принимать свою порцию синяков и шишек.
Сергей Сергеевич Ракитин поднял голову, и его лицо перекосила гримаса отвращения.
– Я тебя обещал уволить к чертям собачьим? – проговорил он нарочито спокойным голосом, который, однако, нисколько не обманывал Николая и не скрывал ярости, которая кипела в душе у заместителя главного.
– Сергей Сергеевич, но я…
– Что – ты? – прогрохотал Ракитин. – Ты в зеркало сегодня смотрелся? Ты морду свою сегодня видел?
Вот это как раз Николай сегодня делал. Вытащив голову из-под ледяной воды, он подошел к зеркалу, но не сразу узнал собственное отражение. Сначала ему померещилось, что это кто-то другой заглядывает в зеркало из-за его плеча – какой-то старый, изможденный жизнью бомж с красными, как у больного сенбернара, глазами, с опухшей от хронического пьянства физиономией и такими мешками под глазами, что в них, наверное, можно было нагрузить килограмм по пять картошки. В довершение удручающей картины на левой щеке журналиста отпечатался заголовок рубрики «Светская хроника». Правда, заголовок отпечатался задом наперед, в зеркальном изображении, но Николай смотрел на него тоже в зеркало и прочитал без затруднения.
С этим последним несчастьем он справился – оттер надпись мокрым носовым платком, но все остальное было ему не под силу.
И вот теперь Николай стоял перед начальником, понурившись, и ожидал решения своей судьбы.
– Ты помнишь, что должен был сдать в номер материал на сто двадцать строк про наркоманию в школах? – гремел Ракитин. – Хорошо, выпускающий успел развернуться, поставил вместо твоих малолетних наркоманов заметку про злоупотребления в зоопарке! Сколько можно? Я тебя вчера предупреждал. Это был последний раз.
– Но Сергей Сергеевич… – проныл Николай, – я вас клятвенно заверяю, это не повторится…
– Мне твои клятвы надоели! Конечно, это не повторится, потому что ты у нас больше не работаешь! Ты уволен! И я постараюсь сделать так, чтобы тебя не взяли ни в одну приличную газету!
Ракитин опустил голову и уткнулся в свои бумаги, тем самым давая понять, что разговор закончен.
Референт директора центра «Вариант» поправил пепельные волосы и в упор посмотрел на журналиста.
– Зачем вы разыскиваете Ольгу Теодоровну?
