Вскоре погрузка закончилась. Все формальности благодаря распоряжению де Бриссака свелись к пожеланию попутного ветра, высказанному удивительно вежливым таможенным досмотрщиком, который даже не поднялся на борт. При этом Кривой Глаз сильно пожалел, что не взял ко всему прочему еще и контрабандный товар — и «Святая Женевьева» покинула Ла-Рошель.
Солнце уже клонилось к горизонту, близился вечер, но обычная вечерняя тишь, когда паруса обвисают как тряпки, развешанные для просушки, к радости Бартоломью, не испортила ему настроения. Подул свежий бриз, и неф, оставив по левому борту остров Иль-де-Ре, где до недавнего времени существовало лишь цистерианское аббатство
[6]
, а ныне, по случаю войны, в ускоренном темпе строились крепость и форт, довольно споро вышел в Кантабрийское море
[7]
.
Графине де Грамон капитан выделил самое лучше помещение на корме, рядом со своей каютой. Обычно оно пустовало (если на борту не было женщин), и лишь изредка, когда «Святой Женевьеве» приходилось подолгу стоять у причала, дожидаясь прибыльного фрахта, Бартоломью позволял себе немного расслабиться и приводил на судно дорогих шлюх — портовые были слишком уж грязными и потасканными. Капитан общался с ними именно в этом помещении, и все из-за суеверий, свойственных всем морякам; он считал, что присутствие в его каюте падшей женщины принесет беду, ведь женщина на корабле — вообще к несчастью. Однако на борт он брал пассажиров обоих полов, потому что звон полновесных золотых шездоров в его кошельке заглушал голос здравого рассудка.
В связи с этим «дамская» каюта была обставлена с претензией на роскошь. Там находилось удобное широкое ложе, застеленное атласным покрывалом, красивый резной столик, стулья с высокой спинкой и буфет, где Бартоломью держал несколько бутылок дорогого вина и кубки.
А еще в «дамской» каюте стоял табурет с ночным горшком, что делало морское путешествие женщин более комфортным, ведь на судах тех временен не было гальюна — все шло прямо за борт. Для отправления нужды мореплаватели, крепко держась за ванты, усаживались на релинги — ограждения, препятствующие падению за борт. Бартоломью Кривой Глаз слыл приверженцем разных морских новшеств и по примеру испанцев соорудил на «Святой Женевьеве» специальный стульчак, который подвешивался над релингами. Пользование этим открытым воздушным гальюном требовало мужества и ловкости, к тому же сидевший на стульчаке служил мишенью для насмешек и острот своих неотесанных приятелей…
Ночь прошла спокойно, хотя Бартоломью Кривой Глаз и опасался дьяволов Бретонской Львицы. Он уже был наслышан, что «бешеная ведьма» начала нападать на торговые суда и по ночам, ведь штурманы старались прокладывать курс поближе к берегу, избегая не только морских разбойников — рыцарей удачи, но и пиратствующего флота короля Эдуарда. Английские капитаны никогда не упускали возможности поправить свои дела, заполучив ценный приз — судно французского торговца или какого-нибудь нейтрала, не участвующего в войне; деньги не пахнут, а морская бездна хранит тайны не хуже, чем могила на суше.
Каперы Французской Львицы таились в многочисленных бухточках, которыми изобиловал берег Кантабрийского моря. Как им удавалось рассмотреть корабль в кромешной мгле, про то никто не знал, но что в портах Франции у «ведьмы» были свои люди, в этом и арматоры, и капитаны не сомневались. Едва судно выходило в море, сигнальщики пиратов тут же получали об этом известие, а уж вычислить время появления жертвы в определенном месте не составляло особого труда. Юркие суденышки каперов, казалось, поднимались из глубин прямо возле бортов жертвы, и никакая сила не могла остановить орущую на все голоса толпу, вмиг заполнявшую палубу и сражавшуюся с диким неистовством. Спастись мог лишь тот, кто сразу прыгал за борт и пытался под покровом темноты доплыть до берега.
Графиня де Грамон как скрылась в каюте, так ни разу и не вышла на палубу, хотя море оставалось спокойным, небо очистилось от туч и вечер выдался приятным во всех отношениях. Бартоломью очень хотелось пригласить ее на ужин — ведь не каждый день простому капитану торгового судна доводится общаться со столь сиятельной персоной — но ему нечем было угостить графиню. Из-за суеты, связанной с предстоящим выходом в море, повар «Святой Женевьевы» не успел растопить печку, дабы приготовить что-нибудь вкусное, а предлагать графине обычный ужин команды — казалось верхом неприличия.
Мореплавателей того времени привередливыми в отношении пищи назвать было сложно. Сухари, вяленое мясо, сало, крупы, вино, часто дрянное; при хороших обстоятельствах — лук, чеснок, а при плохих — «потаж» (вываренные кости, хрящи), иногда сыр и рыба — вот в основном и весь продуктовый набор. Но плохие времена бывали чаще, чем хорошие, — ни капитан, ни интендантские службы не могли точно определить, сколько времени продлится плавание, потому экономили на всем.
Основной пищей на парусниках оставались сухари. Зачастую они были такими твердыми, что их едва удавалось разбить молотком. В зависимости от муки, используемой для изготовления, сухари различались по виду и по вкусу. Хранились они в специальных ларях — раздолье для крыс и червей. Поэтому бывалые матросы советовали новичкам грызть сухари в темноте — чтобы не травмировать незакаленную нервную систему. Матросы любили растирать сухари в крошки, смешивали их с салом и медом, разбавляя все это водой. Получалось сладкое кушанье, название которому дали «собачья радость».
Обычно суда бросали якорь у берега, где и готовилась похлебка, там же команде выдавался сухой паек на ужин и на завтрак. Но Бартоломью Кривой Глаз любил побаловать себя горячей едой, поэтому обустроил на нефе открытый очаг с кирпичным подом, засыпанным песком, и навесом от дождя. В большом котле над очагом варилось блюдо из гороха, чечевицы или проса и солонины, а на вертеле запекался приличный кусок мяса для капитана и его ближайших помощников. Бывалый моряк, немало прослуживший в военном флоте, хорошо знал, что похлебка, несмотря на свою дешевизну и примитивность, лучше насыщает бездонные утробы матросов, нежели дорогой сыр и вяленое мясо, считавшиеся деликатесами. А Бартоломью Кривой Глаз слыл очень экономным арматором. Говоря проще — был скрягой.
Он никогда не страдал излишней набожностью; своим богом он считал только Золотого Тельца. Поэтому, получив от графини де Грамон пять золотых монет, капитан пребывал на седьмом небе от счастья: такие деньжищи! Бартоломью рассчитывал получить за свои услуги максимум три шездора, а тут целых пять. Так что радоваться было чему. По этой причине он открыл бутылку лучшего вина и последовал примеру графини — закрылся в капитанской каюте, предоставив управление судном штурману, бретонцу Нуэлю.
