— Это постоянный клиент фрау Греты, которая содержит один из «веселых» домов. Мы там с ним несколько раз встречались. Похоже, он уже отметился у Греты и теперь спешит домой к своей любимой женушке. Должен сказать, что бедным девочкам временами изрядно достается. Магистрат часто проводит проверки в «веселых» домах и за нарушение норм цехового устава (например, если девушки обслужили женатого мужчину) хозяйку или саму девицу наказывают большим штрафом, кнутом, а иногда клеймением, стоянием у позорного столба и даже отрезанием носа. Так что фрау Грета изрядно рискует, пуская к себе этого борова. Наверное, он хорошо платит и имеет связи среди ратманов…
Тут Клаус снова раскланялся, теперь уже с весьма симпатичной особой, явно замужней бюргершей. При виде ваганта она густо покраснела и поторопилась исчезнуть в ближайшем переулке.
— Ах, эти женщины… — мечтательно вздохнул Клаус, провожая ее взглядом кота, увидевшего высоко подвешенное кольцо колбасы. — Это слабые, беззащитные существа, от которых невозможно спастись… Так на чем мы остановились? А! Кроме всего прочего, власти обязывают девиц легкого поведения носить особый знак, отличающий их от остальных женщин. В Аугсбурге это вуаль с зеленой полосой шириной в два пальца, в Берне и Цюрихе — красная шапочка, в Вене — желтый шарф на плече шириной в ладонь и длиною в один шаг, в Страсбурге — черная с белым шляпа…
Вышеня слушал ваганта, открыв рот. Похоже, его новый товарищ побывал во всех «веселых» домах Европы. Это обстоятельство, как ни странно, только скрепило их дружеские отношения.
Клаус водил Вышеню по таким местам, куда тот никогда бы не сунулся ни под каким видом. Истома только крякал от возмущения, когда узнавал про «шалости» хозяина, но помалкивал и дулся на Вышеню, как мышь на крупу. Ему тоже хотелось как-то скрасить скучную жизнь в Любеке, но приятели не брали его с собой. Выпросив у Вышени грош, Истома покупал жбан пива и коротал вечера в одиночестве, что было противно его живой, энергичной натуре.
Особенно часто Вышеня и Клаус бражничали в портовой таверне под названием «Красная селедка». В этом заведении, казалось, собрались все вольности Ганзы. Дворяне таверну почему-то не посещали, и на Готье де Брисэя завсегдатаи «Красной селедки» поначалу смотрели косо, но когда они узнали, что рыцарь — друг Клауса Тойнбурга, отношение к нему резко изменилось. Оказалось, вагант пользуется большим успехом не только у женщин, но и у простого люда, отдыхавшего в таверне от трудов праведных.
Вскоре Вышеня стал в «Красной селедке» своим человеком, и только хозяин таверны, герр Якоб Брувер, держался с ним настороженно, словно в любой момент ожидал какого-нибудь подвоха. Иногда Вышене даже казалось, что Якоб раскусил его и может донести в городской Совет, но хмельное пиво быстро вышибало из головы дурные предчувствия, и юноша веселился наравне со всеми, особенно когда Клаус брался за свою лютню и начинал распевать песенки весьма сомнительного содержания:
…Пусть в харчевне я помру,
Но на смертном ложе
Над поэтом-школяром
Смилуйся, о Боже!
Больше всего Вышене нравилась песня о судьбе; ему казалось, что она написана для него:
— О, судьба!
Луной изменчивой сияешь,
Или растешь, иль убываешь,
И ходом жизни ты повелеваешь,
Которая совсем не мед.
И нищета, и власть —
Все тает пред тобой, как лед…
[62]
Именно «Красная селедка» и стала очередным поворотным моментом в судьбе новоиспеченного рыцаря-бакалавра Готье де Брисэя. Это случилось весной, когда сошел лед, шторма затихли и грузовые суда наконец получили возможность выйти в море.
В один из весенних дней прибыло ганзейское судно из Великого Новгорода. Его команда, а также купеческие подмастерья первым делом решили отметиться в любимой таверне, чтобы выпить кружку-другую превосходного пива у всеми уважаемого Якоба Брувера; уж что-что, а этот напиток он варил просто превосходно. И надо же такому случиться, что у Клауса после посещения «веселого» дома фрау Греты сильно пересохло в горле, и он предложил зайти именно в «Красную селедку», хотя по пути к дому госпожи Мюнихс, где Вышеня приютил беспутного ваганта, было, по меньшей мере, пять питейных заведений!
Их встретил привычный кухонный чад, крепкие запахи мужского пота и свежего пива, гвалт изрядно подпивших морячков. Перебивая друг друга на полуслове, те взахлеб рассказывали разные морские истории, в которых большей частью присутствовали коварные девы-никсы
[63]
и разные другие морские чудища.
Все моряки были очень суеверны, и Клаус нередко посмеивался над их чудачествами. Вышеня много чего наслушался, сидя за столом в таверне Якоба Брувера. Нельзя было выходить в море тринадцатого числа, особенно в пятницу, так как в этот день был распят Христос. Если моряк чихнул на левом борту — это признак предстоящего кораблекрушения, на правом — удача в плавании. Ветер в штиль вызывали высвистыванием, повернувшись в ту сторону, откуда его ждали, а еще в запасе оставалось самое надежное средство — хорошенько выпороть юнгу, так, чтобы он визжал на все море…
Заказав себе и Вышене пиво, Клаус быстро выпил первую кружку и отправился путешествовать со своей лютней между столами. Таверну герр Брувер построил очень вместительную, — ее потолок поддерживало несколько столбов — поэтому людей было много, и все они жаждали услышать песни разбитного малого. Нередко хозяин даже приглашал Клауса повеселить клиентов, выставляя ему за это угощение бесплатно. После каждой песни вагант не стеснялся пускать по кругу свой берет, и в него тут же начинали сыпаться монеты разного достоинства. Так что на содержание приятеля Вышеня почти не тратился.
Задумавшись, Вышеня и не заметил, как беседа за соседним столом, где сидели ганзейцы, прибывшие из Новгорода, вдруг стихла, а на него уставились недоброжелательные взгляды.
— Это он, точно он! — утверждал купеческий подмастерье.
— Ты ошибаешься, Зиман, — осадил его один из моряков, мужчина в годах. — Рыцарь просто похож на убийцу твоего брата Клейса. Так иногда бывает. Тот русский не может быть в Любеке. Тем более, под личиной рыцаря.
— А я говорю — он! — горячился Зиман. — Я и на смертном одре не забуду его лица!
— Может, спросить этого малого напрямую? — высказал свое мнение другой подмастерье — рыжий и конопатый, с хитрой лисьей мордахой.
— Ну да, так он тебе и ответит… — прогудел боцман, который даже не снял просоленного морского кафтана, шуршавшего словно пересушенный пергамент. — Не будь наивным, Хунрад. А ты, Зиман, успокойся. Выпей еще кружку, и в твоей башке все станет на свои места. Это не тот человек. Только похожий на него. Ганс верно говорит.
