– Мня, ме… – опять заблеял Фуфел, – пас. Общая пересдача.
Конечно, думать и разбирать свою позицию, когда тебе почти явно угрожают, – это не для тонка. В тонке все решает ясная голова. И везение.
– Ваше право, сдавайте.
Фуфел собрал карты и начал, роняя, тасовать.
– Кстати, не подскажете ли мне, чей это был человечек? – Командир махнул рукой за спину, на то место, где успокоился Ворон. Смотрел командир при этом на меня, давая понять, что это ему и так известно.
– Мой, – признался я, стараясь говорить медленно и спокойно. – А что он натворил?
– Он ранил моего человека, – с нажимом на слово «моего» ответил тот. – Я не люблю, когда обижают моих людей. И стараюсь за это наказывать.
Карты были розданы, я хотел посмотреть свои, но командир продолжил:
– Кстати: если можно, предупредите остальных своих людей, что в следующий раз я решу, что это вы позволяете им нападать на мой отряд. И постараюсь наказать уже вас.
Это уже был открытый вызов. Такие слова я был готов стерпеть разве что от Магона, да и то один на один, а не при свидетелях. Но вооруженный человек за спиной и пять трупов в коридорчике могут охладить любой пыл. Подождем ночи, вояка, она будет нашей.
– Пас, пересдача. – Я собрал карты, моя очередь сдавать.
Командир кивнул и перевел взгляд на Магона. Тот встретил его взгляд ухмылкой. Ну если он и его сможет чем-нибудь удивить…
– Не вы ли, уважаемый, будете главой местного ночного сообщества? – очень любезно спросил командир у Магона.
Тот спокойно выдержал его взгляд и, сделав большую паузу, тихонько кивнул.
– Дело вот в чем. Пятнадцать лет назад вам на «хранение и умножение» была отдана некоторая сумма. У нас есть памятная расписка вашего тогдашнего главы. Поскольку, как я понимаю, все обязательства, долги и счеты сообщества теперь находятся под вашим присмотром, то просим вас вернуть эту сумму.
Магон положил руки на сданные карты, но так и не взял их.
– О какой сумме идет речь?
– О, там немного, десять тысяч золотом всего-то.
– Да, немного, – голос Магона все же выдал его, – пас, пересдача.
В наступившей тишине было слышно только, как Магон тасует карты. Вдруг из-за перегородки послышались сдавленный стон и стук. Вот ведь, совсем забыл про купеческого сынка…
Наемники зашевелились. Командир посмотрел на своих, один из бугаев повалил шкаф на пол, открывая дверь в тайную комнату. Трое сразу бросились туда и через минуту выволокли связанного пацана.
Когда ему выдернули кляп, он, явно не понимая, что происходит, тонко заверещал:
– Не убивайте! Отец меня выкупит!..
– А кто у тебя отец? – спросил командир, чуть повернувшись на стуле.
– Купец Жига.
– Так ты из Дамбы?
– Да-да.
– Я так понимаю, – обернулся командир уже к нам, – что вы, судари, про этого несчастного ничего не знаете и виноват во всем… – Он снова махнул в сторону лужи крови.
Магон ухмыльнулся, кивнул и продолжил сдавать карты. Я снова подумал о клинке под столом, но взгляд из-под шлема рыжей девки с арбалетом оставил мою руку на столе.
– Если вы не против, уважаемые, то я забираю его с собой. Так, что мы имеем… Три пересдачи, мое слово. У меня тонк, любезные мои; банк сорван, – командир перевернул свои карты и встал, – будьте так любезны – присовокупите мой выигрыш к тому долгу, что вы вскоре нам вернете. Мы прощаемся с вами. Всего доброго.
7 жбана 320 года. Вечер. Дамба. Хозяйка
– А как тебя зовут? – Я перевернулась и положила голову ему на живот, посмотрев прямо в глаза.
– Старшой.
– Нет. Раньше. Как тебя на самом деле зовут?
– Когда «раньше»? Когда пришел в отряд, звали Доходягой, – рассмеялся он. – Представляешь, я такой голодный был, что луковый суп съел.
– Не любишь луковый суп? – Живот был теплый, подрагивал от смеха, и очень хотелось его укусить. Или лизнуть.
– Лук не люблю. Меня от него выворачивает.
– Скажу Стреле, чтобы не клала его в рагу. «Доходяга». А до этого? До всего этого?
– Уже не помню.
– Врешь. Я тебя сейчас укушу. Можно? – Я не удержалась и все-таки провела языком по животу.
– Можно.
– Так все же – как?
– Учитель.
– Правда? Ты был учителем? Ну да. Универ, «большой набор»… Где же ты был учителем? – и сразу почувствовала, как он напрягся, задержал дыхание, потом медленно выдохнул. Тихонько потерлась щекой. – Не хочешь – не говори. А в студентах как звали?
– Монахом.
– Почему? – Я засмеялась, пытаясь расшевелить и его. – Не пил, не курил и бегал от девушек?
На улице за окном завозились, послышался какой-то шорох. Он резко поднял голову от подушки, прижал меня к себе, вслушался. Шум не повторился.
– Не пил, но прозвали не поэтому, – он снова откинулся, но меня не отпустил, что было очень приятно, – мы выиграли у монахов их рясы в карты.
– Что? Как? – Я снова засмеялась. Поняла, что смеюсь не от рассказа, а от самого факта этого разговора. От счастья, переполнявшего меня. От того, что, оказывается, можно вот так лежать, прижиматься щекой к его упругому животу, слушать истории о столичной жизни – и быть счастливой. Стоило бежать из столицы от несчастной любви, скитаться по провинциям, биться за независимость в заброшенном постоялом дворе, чтобы вот так просто лечь на горячий живот, и…
– Да, молодые монахи и пьют, и играют, и покуривают, и с девушками…
– И что, рассказывай.
– Я занят. – Он снова приподнялся, дотянулся до свечи и задул ее. Темноты не получилось. На улице еще стоял вечерний полумрак, окно выделялось четким светлым прямоугольником.
– Ну расскажи… – Я все-таки куснула его за бок, потом и поцеловала туда же.
– Ой… Играли с монахами в тонк, они были пьяные до положения риз. Вот мы рясы у них и выиграли. Надели и пошли на службу в Корроннский храм.
От удивления я заморгала:
– Ты был в Корроннском храме? Внутри? Как вы прошли?
– Прошли, был праздник, там все были пьяные, мы особенно не выделялись.
– Вас не поймали?
– Поймали, но дело замяли. У друга были высокопоставленные родители… Он умер во время мора. А родители его остались живы. Его мать меня очень любила. Хорошие были люди. Что теперь с ними – не знаю.
– А твои?
– Мои умерли, когда я был совсем маленьким, я их и не помню.
– А как тебя родители звали? – Я снова куснула его.
