В туалете мысли Сидзуки снова вернулись к Охаре. С его смертью след Асафуми терялся. А раз так, видимо, оставалось лишь снова разыскивать его следы на Дороге-Мандала.
Конечно, из-за исчезновения мужа ей было тоскливо. Но и без него жизнь шла своим чередом. Так что же значит для неё Асафуми? Хотя Хироюки исчез из её жизни, всё осталось по-прежнему. Ей было одиноко, но дни шли своим чередом. Она винила во всём Асафуми. Заменой ему был Хироюки. А теперь, когда Асафуми не стало, кто заменит ей Асафуми? Исаму?
Сидзука вздрогнула. О мужчине, с которым она знакома всего лишь день, она уже думала как о замене мужа. В начальной школе у них была игра под названием «заоблачная лестница». Цепляясь за перекладины лестницы, они, как обезьяны, взмывали в воздух. «Может быть, мужчины для меня всего лишь перекладины такой «заоблачной лестницы»? Перекладины, которые нужны, чтобы ухватиться за следующую. Но все они ничем не отличаются друг от друга».
Сидзука натянула трусы, пижамные штаны и спустила воду. Погасив свет в туалете, она направилась обратно в комнату.
Куда же ведёт эта заоблачная лестница? Её мать Тамаэ тоже перебирала мужчин, как перекладины, а теперь, полная горьких воспоминаний о мужчинах, живёт одна в многоквартирном доме в Иокогаме. «Может, и я когда-нибудь буду жить так же?»
Вдруг она зацепилась за что-то ногой и с глухим стуком свалилась на пол. В кромешной тьме послышался шелест падающих с полок книг. Наверное, это тетрадь с реестром, подумала она, и тут же рядом послышался негромкий стон. В ноздри Сидзуки ударил резкий, как от старой циновки, запах мужского тела.
— Что за нежданный дар небес? — тихо рассмеялся Исаму.
— Простите, — поспешно извинилась Сидзука.
Коснувшись впотьмах её плеча, Исаму спросил:
— Всё в порядке?
— Да, — ответила Сидзука. Она хотела было встать, но близость Исаму была ей так приятна, что она лишь чуть отодвинулась. Словно заметив это, Исаму сказал:
— Полежи так немного. Это возвращает меня во времена моего детства.
Должно быть, ему вспомнились времена, когда он спал вместе с Саей. Сидзука легла рядом с Исаму поверх одеяла. Одеяло было мягкое и тёплое. В темноте Сидзука почувствовала возникшую между ними близость.
— Когда я был ребёнком, отец жил в доме Нонэдзава и частенько сюда приходил. Когда он приходил, меня выгоняли на улицу, поиграть. Мол, у них свои взрослые разговоры. Однажды я заглянул в эту комнату и увидел, что они лежат голые.
Сидзука была поражена. Она слышала, что это большое потрясение для ребёнка — оказаться свидетелем любовных игр родителей. Не хочет ли Исаму рассказать ей об этом, подумала она.
— Они сжимали друг друга в объятиях, словно позабыв обо всём на свете. Это было восхитительно! Между ними полыхала страсть, и эта страсть притягивала мои взоры как магнит. Что же это было…
— Такое притяжение знакомо и мне, — рассеянно сказала Сидзука, зарывшись лицом в одеяло. — В детстве я увидела в парке мужской пенис. Тот мужчина мастурбировал. Он был скрыт зарослями деревьев, и я могла видеть только его руку и пенис, но они как магнит притягивали меня, и я не могла отвести от них глаз.
— Да-да, как магнит, — легко согласился Исаму.
— Потому ли, что это притягивало как магнит, я до сих пор не могу выбросить этой картины из головы?
— И я тоже. Перед глазами стоит эта удивительная нагота отца с матерью.
Сидзука была удивлена тем, что разговаривает о таких вещах с Исаму. Но то ли благодаря теплу одеяла, то ли благодаря темноте, то ли оттого, что эта гостиная была домом для них обоих, беседа текла сама собой.
— Между мужчиной и женщиной существуют похожие силы притяжения, — сказал Исаму. И тут же простодушно добавил:
— От таких разговоров мой петушок встал.
Изумившись, Сидзука хотела было отстраниться. Но Исаму коснулся её рукой:
— Не хочешь потрогать?
«Ещё чего!» — хотела было возмутиться Сидзука, но слова застряли у неё в горле. Ведь это ожил вздымавшийся мужской пенис, увиденный ею в детстве. Он был здесь, рядом.
Сидзука робко протянула руку к паху Исаму. И через трусы коснулась его члена.
Он стал твёрдым, как железная палица. Когда она крепко сжала его, её ладони передались его тепло и упругость.
Этот пенис не был перекладиной «заоблачной лестницы». В нём пульсировала кровь, он был частью полного сил живого организма.
«А тебе удалось завладеть мужским сердцем? Отразила ли ты мужской клинок?» — зазвучали у неё в душе слова Саи.
Мужской клинок — это перекладина «заоблачной лестницы». Мужское сердце — это то, что у неё сейчас в руке. Мужской клинок и мужское сердце очень похожи, но разительно отличаются. Ей с детства не хватало этого. Мужского сердца. Она вдруг поняла, что и её мать перебиралась по перекладинам «заоблачной лестницы» в поисках мужского сердца.
Сидзука сунула руку в трусы Исаму. Кончиками пальцев прикоснулась к горячему члену. Двадцать лет спустя она наконец-то протянула руку и прикоснулась к нему, увиденному в парке и вздымавшемуся среди зелёных зарослей.
53
Перемыв оставшуюся после ужина посуду, Сая вернулась в гостиную. Исаму спал, свернувшись, как зелёная гусеница. На низеньком обеденном столике стояла открытая светло-лиловая жестяная коробка из-под бисквитного печенья. Коробка была пуста.
Стоило ей открыть подаренную Тами коробку, как Исаму обрадовался, словно ему разрешили съесть всё печенье разом, и подчистил всё за один присест. Сая едва-едва успела перехватить три печеньица.
Когда она увидела сына, простодушно набившего печеньем полный рот, у неё язык не повернулся сказать ему, чтобы оставил его на завтра.
Она подумала, что стоит хоть изредка позволять ему поесть досыта чего хочется. Когда деревья в лесу были унизаны фруктами, Сая, бывало, наедалась до отвала и чувствовала себя счастливой.
Каждый день они с сыном жили в условиях тотальной нехватки всего — еды, одежды, предметов первой необходимости. Дать Исаму наесться досыта было самое большее, что Сая могла дать сыну.
Накрыв Исаму шерстяным одеялом, она присела рядом и принялась складывать бельё. Свисавшая с потолка голая лампочка освещала гостиную красным светом. Слышалось безмятежное дыхание спящего сына. Складывая хранившее запах солнца бельё, Сая размышляла о рыбьих плодах, которые она дала Тами. Её отблагодарили за то, что она лишила жизни ребёнка, и это вызывало у неё смешанные чувства. Тем более, что она теперь и сама носит под сердцем ребёнка. Уж не решилась ли она убить его?
Когда речь идёт об их жизни и смерти, люди способны убивать друг друга. Кэка, чтобы выжить, убивал людей на допросах. Сая ради того, чтобы выжили они с Исаму, убила женщину. Но если так рассуждать, придётся согласиться и с тем, что японские солдаты убивали малайцев, китайцев и индийцев тоже ради своего выживания. И признать, что японские солдаты, столько раз убивавшие её своими «мужскими клинками», тоже делали это ради того, чтобы выжить.
