– Я и не рассчитывал, что вы попросите меня сделать эту операцию в качестве подарка. Но речь идет не о плате. Я постарался объяснить вам, почему не могу сделать ее. – Он поглядел сперва на одну из сестер, а потом на другую. – Прошу вас поверить мне, мое решение бесповоротно. Я вам весьма сочувствую… Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь.
Марианна встала и положила руку сестре на плечо:
– Пойдем, здесь мы ничего не добьемся. Надо поискать помощи в другом месте. – Она повернулась к Герберту. – Благодарю вас за потраченное на нас время. До свидания.
Джулия очень медленно поднималась на ноги, словно бы еще не оставив надежду.
– В другом месте? – хмурясь, проговорил доктор. – Заверяю вас, мисс Гиллеспи, ни один достойный уважения хирург не возьмется за подобную операцию. – Он резко вдохнул, и на лице его отразилась острая боль, так непохожая на его прежнее, едва ли не безмятежное спокойствие; мука эта была неподдельной. – И прошу, умоляю вас, не обращайтесь ко всяким женских дел мастерицам с окраины! Они-то сделают для вас все, что вы попросите, но в самом лучшем случае просто искалечат вас на всю жизнь. А в худшем проведут операцию так плохо, что занесут инфекцию, и вы либо истечете кровью, или умрете в муках сепсиса.
Обе женщины замерли, глядя на него расширенными глазами.
Хирург наклонился вперед, опираясь руками с побелевшими костяшками пальцев о стол:
– Поверьте мне, мисс Гиллеспи, я не пытаюсь вас запугать. Я знаю, о чем говорю. Моя собственная дочь стала жертвой подобного человека! Она тоже, как и вы, подверглась насилию. Ей было всего лишь шестнадцать… – Голос сэра Герберта на миг дрогнул, и он с усилием заставил себя продолжать; было видно, что ему помог одолеть горе застаревший в душе гнев. – Мы так и не выяснили, кто это был. Дочь ничего нам не рассказала об этом. Она была настолько испугана… потрясена… Она чувствовала свой позор. И пошла к частному гинекологу… А тот был столь неловок, что искромсал ее внутренности. Теперь она неспособна рожать детей.
Глаза медика сузились в щелочки на почти бескровном лице.
– Она никогда не сможет вступить в нормальные отношения с мужчиной. И мало того, что она будет одинока всю свою жизнь, ей при этом еще суждено постоянно испытывать боль! Ради бога не ходите к гинекологам из предместий! – Голос его вновь утих, сделался глуховатым. – Рожайте ребенка, мисс Гиллеспи, что бы вы сейчас ни думали. Лучше встретить лицом к лицу то, о чем я вам сказал, чем искать у кого-то еще ту помощь, которую я не могу вам предоставить!
– Я… – Марианна глотнула. – Я не думала о таком… я имею в виду… я не…
– Мы не собирались обращаться к подобной личности, – проговорила миссис Пенроуз натянутым резким голосом. – Никто из нас не знает, где их искать и к кому обращаться. Я просто думала обратиться к порядочному хирургу. Я не знала, что подобное противоречит закону, даже когда женщина является жертвой насилия.
– Увы, закон не делает здесь различий. Для жизни ребенка это неважно.
– Меня не волнует жизнь этого ребенка, – отозвалась Джулия едва ли не шепотом. – Я думаю о Марианне.
– Она здоровая молодая женщина. У нее, скорее всего, все пройдет идеально. Со временем она оправится от стыда и горя. Я ничего не могу сделать… простите меня.
– Да, понимаю вас. Еще раз приношу свои извинения за то, что мы отняли у вас столько времени. До свидания, сэр Герберт.
– До свидания, миссис Пенроуз… мисс Гиллеспи.
Едва сестры вышли, главный хирург закрыл за ними дверь и вернулся к столу. Он посидел без движения несколько секунд, а затем, явно выбросив из головы только что произошедший разговор, потянулся к стопке бумаг.
Эстер выглянула из алькова, немного помедлила и вышла на середину кабинета.
Голова ее начальника дернулась, и его глаза на миг расширились от удивления.
– О, мисс Лэттерли… – Он словно очнулся. – Да, тело унесли. Спасибо. Пока все. Благодарю вас. – Он явно давал ей понять, что она должна уйти.
– Да, сэр Герберт, – кивнула девушка.
Это событие повергло Эстер в глубокую скорбь. Она не могла выбросить услышанное из головы и при первой же возможности пересказала всю сцену Калландре. Был уже поздний вечер, и они сидели в саду. Вовсю благоухали розы, а косые солнечные лучи золотили листья клена, делая их похожими на абрикосы. Все замерло, и только легкий ветерок перебирал листья. Стена заглушала стук копыт на улице и растворяла даже грохот колес проезжающих мимо экипажей.
– Прямо как в самом худшем из кошмаров, – проговорила мисс Лэттерли, глядя на клены и на золотисто-синее небо над ними. – Я поняла, что услышу, еще до того, как та женщина открыла рот. Конечно, сомневаться не в чем: все, что она сказала, было истиной до последнего слова, но я ничем не могла им помочь. – Она повернулась к Калландре. – По-моему, сэр Герберт прав и совершать аборт – преступление, даже когда ребенок зачат в результате насилия. К тому же я просто не знаю, что это за операция. Я умею выхаживать раненых солдат, заболевших или искалеченных людей. Но совершенно не знаю повивального дела. И никогда не ухаживала за детьми или за матерью с младенцем. Как это плохо!
Эстер хлопнула ладонью по подлокотнику плетеного садового кресла.
– Я вижу еще одну причину женских страданий там, где прежде не замечала ее. Должно быть, я просто не думала об этом. Но разве вы не знаете, сколько женщин ложатся в госпиталь в состоянии предельного истощения из-за того, что вынашивают ребенка за ребенком? – Она склонилась поближе к леди Дэвьет. – А сколько таких к нам не приходят? Сколько их просто живет в безмолвном отчаянии и страхе перед следующей беременностью? – Девушка вновь хлопнула по ручке кресла. – Какое невежество! Какое слепое трагическое невежество!
– Едва ли просвещение может помочь им, – вздохнула Калландра, глядя мимо своей гостьи на розовую клумбу, на которой поздняя бабочка перепархивала с цветка на цветок. – Предохранительные средства известны со времен Древнего Рима, но для большей части народа они недоступны. – Она скривилась. – К тому же эти штуковины нередко представляют собой весьма странные сооружения, которыми обычный человек не станет пользоваться. И ни гражданский, ни церковный законы не дают женщине права отказывать своему мужу. И даже если бы дело обстояло иначе, здравый смысл и необходимость семейного мира делают подобный поступок неразумным.
– Знание могло бы смягчить потрясение, случающееся с некоторыми! – с пылом возразила Эстер. – У нас сейчас лежит одна молодая женщина, которую настолько потрясло то, чего потребовало от нее замужество, что она впала в истерику… и даже попыталась убить себя. – Голос ее наполнился гневом. – И никто не подумал хотя бы намекнуть ей заранее о том, чего следует ожидать. Родители воспитали ее в безукоснительном соблюдении добродетели… которая была для нее превыше всего. А потом выдали дочь за мужчину на тридцать лет старше ее, не наделенного ни терпением, ни благородством. Она поступила в госпиталь с переломами рук, ног и ребер после того, как выбросилась из окна. – Девушка попыталась умерить свой пыл и говорить тише. – А теперь, если доктор Бек не сумеет убедить полицию и церковь в том, что произошел несчастный случай, ее могут обвинить в попытке самоубийства и заточить в тюрьму или повесить! – Она в третий раз ударила кулаком по ручке кресла. – А этот монументальный кретин Дживис еще пытается доказать, что это доктор Бек убил Пруденс Бэрримор… – Она не заметила, как застыла в своем кресле Калландра и как побледнело ее лицо. – И все потому, что так проще всего: этот ответ избавит его от необходимости опрашивать других хирургов, священника и попечителей.
