– Не проявите ли вы, сударыня, достаточно любезности, чтобы сообщить суду, где находились примерно с шести утра того дня, когда Пруденс Бэрримор приняла смерть, до того момента, когда вы услыхали об убийстве? Заранее благодарю вас.
Ворчливым голосом медичка сообщила все, что он хотел узнать, во всех подробностях. Затем в ходе последовавших продолжительных расспросов миссис Флаэрти сообщила суду, где находились в тот день почти все остальные сестры, а также чем был занят священник и ассистенты хирурга.
Защитник не вмешивался и не оспаривал ни одного факта. Было бы глупо привлекать внимание присяжных к слабости своей позиции, сомневаясь в том, чего он не мог оспорить.
Пусть суд полагает, что он сдерживается, отложив смертельный удар на потом. Оливер откинулся на спинку кресла и с легкой улыбкой изобразил на лице спокойный интерес.
Он поймал на себе взгляды нескольких присяжных, а потом и Ловат-Смита и понял, что они гадают, когда же начнется сражение. Кроме того, все время от времени поглядывали на сэра Герберта, замершего на скамье подсудимых. Хирург был очень бледен, но терзал ли этого человека ужас или мучительное сознание собственной вины, по его лицу сказать было трудно. Рэтбоун приглядывался к нему, а Уилберфорс тем временем извлекал из миссис Флаэрти все новые и новые подробности. Стэнхоуп слушал внимательно, но без явной заинтересованности. Он казался вполне спокойным, сидел с прямой спиной и держал руки перед собой на поручнях. Все, о чем рассказывала сестра, было уже известно и не представляло особого интереса для суда. Герберт никогда не отрицал своего присутствия в госпитале, а миссис Флаэрти исключила из числа тех, кто мог совершить в тот день убийство, лишь ряд малозначительных персон, никогда и не являвшихся подозреваемыми.
Судья Харди объявил перерыв. Выходя, Ловат-Смит оказался возле Рэтбоуна, и в его любопытствующих глазах поблескивал интерес.
– Что заставило вас взяться за это дело? – спросил он негромко с явным сомнением в голосе.
– Как это – взяться? – Адвокат глядел прямо перед собой, словно бы не слыша вопроса.
– Но дело совершенно ясное, дорогой мой! Вы не можете его выиграть! – Уилберфорс замедлил шаг. – Письма полностью обличают его.
Оливер повернулся и одарил его ласковой ослепительной улыбкой, открывшей великолепные зубы, но ничего не сказал.
Ловат-Смит чуть отодвинулся от него: легкую оплошность в движении обвинителя мог заметить лишь знаток. Но потом он овладел собой, и лицо его вновь приняло спокойное выражение.
– Быть может, это дело пополнит ваш карман, но не укрепит вам репутацию, – проговорил он со спокойной уверенностью. – И рыцарского звания оно тоже не даст, не надейтесь!
Защитник улыбнулся еще шире, стараясь скрыть от оппонента то, что и сам опасался подобного исхода.
После перерыва суд последовал заранее намеченным путем, оставив в душе Оливера чувство неудовлетворенности, о котором адвокат и поведал отцу, посетив его поздно вечером в доме на Примроуз-Хилл.
Генри Рэтбоун, высокий и сутуловатый мужчина ученого вида с голубыми глазами, прятал блестящий интеллект за мягкой внешностью и богатым, хотя и хаотичным и непочтительным, чувством юмора. Оливер был привязан к отцу больше, чем казалось ему самому. Их мирные, пусть и редкие, обеды были для него отдушиной посреди честолюбия и повседневной занятости.
Но в тот день он был встревожен, и Генри немедленно ощутил это, хотя и начал разговор с тривиальной болтовни о погоде, розах и крикете.
Они ужинали при вечернем свете, великолепным, с хрустящей корочкой хлебом, паштетом и французским сыром. За вечер отец и сын прикончили бутылку красного вина. Год выпал не из удачных, но удовлетворение добавляло к вкусу вина то, что не сумело добавить искусство виноделов.
– А ты не допустил тактической ошибки? – наконец поинтересовался Генри Рэтбоун.
– Почему ты так полагаешь? – нервно глянул на него Оливер.
– Судя по твоей задумчивости, – отвечал его отец. – Если бы ты все предвидел, то мог бы и отвлечься от своих дум.
– Не знаю, – подтвердил адвокат. – Увы, я не совсем понимаю, как вообще подходить к этому делу.
Генри ждал.
Его сын изложил дело, каким оно ему представлялось. Рэтбоун-старший слушал безмолвно, откинувшись назад в кресле и уютно скрестив ноги.
– Кого из свидетелей вы сегодня заслушали? – спросил он, когда Оливер наконец завершил свой рассказ.
– Сегодняшний день был отведен одним только фактам. Калландра Дэвьет сообщила об обстоятельствах, при которых было найдено тело. Полиция и хирург засвидетельствовали смерть, а также ее время и причину, не выявив ничего нового и удивительного. Ловат-Смит старательно нагнетал драматизм, но этого и следовало ожидать.
Генри кивнул.
– Главное случилось после полудня, – задумчиво проговорил Рэтбоун-младший. – Первым свидетелем после перерыва была старшая сестра из больницы – такая напряженная, деспотичная, невысокая женщина, явно негодовавшая от необходимости предстать перед судом. Она вполне недвусмысленно заявила, что не одобряет «леди», занимающихся подобной работой, а их крымские испытания не являются заслугой в ее глазах. Скорее наоборот, поскольку они подрывают ее авторитет.
– Ну, и как реагировали присяжные? – спросил сэр Генри.
Оливер улыбнулся.
– Она им не понравилась, – ответил он коротко. – Потому что бросила тень сомнений на способности Пруденс. Ловат-Смит пытался ей помешать, однако она произвела на присяжных плохое впечатление.
– Но… – начал было старший Рэтбоун.
Его сын коротко усмехнулся:
– Но она присягнула, что Пруденс преследовала сэра Герберта и всегда стремилась работать с ним – словом, проводила с ним времени больше, чем любая другая сестра. Она признала – правда, без особого удовольствия, – что убитая была самой лучшей сестрой в больнице и сэр Герберт также охотно с ней работал.
– Все это ты, безусловно, предвидел. – Генри пристально поглядел на адвоката. – И этого недостаточно, чтобы оправдать твою задумчивость.
Оливер не отвечал. Вечерний ветерок доносил с улицы через открытые французские окна аромат доцветающей жимолости, стая скворцов собиралась на фоне бледного неба, а потом сбилась в клубок и осела где-то за садом.
– Боишься проиграть? – нарушил молчание старший Рэтбоун. – Тебе уже приходилось проигрывать. Придется и впредь, если ты не будешь брать лишь абсолютно верные и столь надежные дела, чтобы для успеха требовалось лишь правильное поведение на суде.
– Ну что ты, с чего бы? – отозвался его сын с глубоким негодованием. Впрочем, он не был задет: это предположение было слишком абсурдным.
– Ты опасаешься того, что сэр Герберт виновен? – не отставал от него отец.
На этот раз ответ юриста был более откровенным:
