– Я был там, – напряженно выговорил побледневший молодой человек.
Уилберфорс склонил голову.
– Мы слышали, что вы достаточно раздражительны. – Он проговорил это, чуть улыбнувшись, словно бы усматривая в этом легкий порок. – Быть может, вы случайно поссорились с Пруденс и потеряли контроль над собой?
– Нет! – Свидетель до боли стиснул руками поручень.
– Итак, вы не убивали ее? – добавил Ловат-Смит, подняв брови и чуть возвышая голос.
– Нет, я этого не делал! – Джеффри содрогнулся всем телом, на его лице читалось предельное напряжение.
От дверей донесся шорох симпатии, а в противоположном углу кто-то недоверчиво фыркнул.
Харди приподнял свой молоток, но так и не опустил его.
Рэтбоун поднялся с места, сменив на помосте Уилберфорса. Глаза защитника на миг соприкоснулись со взглядом обвинителя. Ловат-Смит потерял власть над публикой, и оба они знали это.
Оливер поглядел на свидетеля.
– Вы пытаетесь доказать, что Пруденс не могла связывать свое личное счастье с сэром Гербертом Стэнхоупом? – кротко спросил он.
– Конечно, – кивнул Джеффри. – Это абсурд.
– Потому что сэр Герберт уже женат? – Опустив руки в карман, адвокат принял весьма небрежную позу.
– Естественно, – ответил молодой человек. – Что еще мог он предложить ей, за исключением профессионального уважения, оставаясь в рамках добропорядочности? И если она настаивала на большем и рассчитывала на это, то могла бы потерять даже то, что имела! – Лицо его напряглось; свидетель не скрывал недовольства Оливером, расспрашивавшим его о столь болезненных и очевидных вещах.
Рэтбоун нахмурился:
– Бесспорно, поступок на редкость глупый и противоречащий ее собственным интересам. Он мог только усугубить общие затруднения.
– Именно так, – с горечью согласился Таунтон, опустив уголки рта. Он хотел еще что-то добавить, но защитник перебил его:
– Вы весьма симпатизировали мисс Бэрримор и знали ее достаточно долгое время. Более того, вы знали и ее семью. Должно быть, вас расстраивало ее поведение?
– Конечно! – Искорка гнева пробежала по лицу Джеффри, и он посмотрел на Оливера с возрастающим раздражением.
– Вы не предвидели опасность или даже возможность трагедии для нее? – продолжал адвокат.
– Я говорил ей об этом. Так все и случилось.
В зале забормотали: зрители на скамьях тоже теряли терпение.
Судья Харди наклонился вперед, чтобы заговорить. Но Рэтбоун продолжил, игнорируя его, чтобы не утратить общего внимания.
– Вы были расстроены, – продолжал он, чуть возвышая голос. – Несколько раз вы просили мисс Бэрримор выйти за вас замуж, а она отказывала вам, при этом пребывая в нелепом заблуждении относительно того, что сэр Герберт может ей что-нибудь предложить. Но, как вы сами заключили, это абсолютно абсурдно. Вы должны были испытывать разочарование в ее поведении… нелепом, опасном для нее же самой и, безусловно, несправедливом к вам!
Пальцы Джеффри вновь стиснули поручни трибуны, и он чуть подался вперед.
Поскрипывание кресел и шелест одежд стихли, когда присутствующие осознали, что собирается сказать Оливер.
– Подобное могло бы разгневать любого мужчину, – шелковым голосом продолжал адвокат, – даже обладающего менее бурным темпераментом, чем ваш. И все же вы утверждаете, что не ссорились с ней? Или раздражительность вам совершенно не свойственна? Найдется немного мужчин, если вообще можно найти такого… – Рэтбоун чуточку скривился, выражая легчайшее пренебрежение, – кто не позволил бы себе дать волю гневу, встретив подобное отношение к себе.
Смысл был понятен. Адвокат усомнился в мужестве Таунтона.
В зале не было слышно ни звука: лишь скрипнуло кресло Ловат-Смита, когда тот поднялся. Однако он тут же изменил свое намерение.
– Конечно же, я был рассержен, – сказал молодой человек глухим голосом. – Но я не склонен к бурным сценам, тем более к насилию.
Посреди общего абсолютного безмолвия Оливер широко открыл глаза, а Уилберфорс громко вздохнул.
– Конечно, любое насилие относительно, – продолжил защитник. – Однако я вспомнил вас за бильярдом… поступок недостойный, но единичный. Тогда вы ответили на жульничество насилием, не так ли? Если бы рядом не оказались друзья, вы могли бы нанести этому человеку даже смертельный удар!
Джеффри побелел: потрясение лишило его сил.
А адвокат не давал ему опомниться:
– Может быть, уж теперь-то вы припомните свою излишнюю вспыльчивость и ссору с мисс Бэрримор, когда она вновь проявила глупость и отказала вам? Неужели подобный факт разъярил вас меньше, чем проигрыш в бильярд заведомому плуту?
Свидетель открыл рот, но не смог издать даже звука.
– Конечно, – улыбнулся Рэтбоун. – Вам нечего ответить мне. Я понимаю, что расспрашивать вас нечестно. Присяжные должны сами прийти к своему решению. Благодарю вас, мистер Таунтон. У меня больше нет вопросов.
Ловат-Смит поднялся, блестя глазами:
– Вы можете не отвечать второй раз на этот вопрос, мистер Таунтон, – проговорил он с горечью, однако четко и ясно, – но если хотите, повторите еще раз. Итак, вы убили мисс Бэрримор?
– Нет! Нет, я не делал этого! – Молодой человек снова обрел дар речи. – Да, я был рассержен, но не причинил ей никакого вреда! Боже… – Он бросил взгляд в сторону скамьи подсудимых. – Это Стэнхоуп убил ее! Разве не очевидно?!
Немедленно все, даже Харди, поглядели на сэра Герберта. Сам хирург впервые был в явном смятении, но он не прятал своих глаз и не краснел. Он глядел на Джеффри Таунтона с некой смесью разочарования и гнева, но не вины.
Оливер ощутил прилив восхищения. В этот момент его желание добиться оправдания подзащитного только окрепло.
– Некоторым из нас это уже очевидно. – Ловат-Смит терпеливо улыбнулся. – Но не всем. Во всяком случае – пока. Благодарю вас, мистер Таунтон, можете идти.
Свидетель медленно и нерешительно сходил по ступенькам, словно бы собираясь задержаться и добавить что-то еще. Но наконец, осознав, что эта возможность – если она вообще существовала – уже ускользнула, он ускорил шаг и быстро прошел те несколько ярдов, что отделяли его от скамей публики.
После перерыва первой вызвали Беренику Росс-Гилберт. Вид ее вызвал волнение еще до того, как она успела открыть рот. Попечительница госпиталя держалась в высшей степени уверенно и была великолепно одета. Случай был скорбным, но леди Росс-Гилберт не стала надевать траур, что было бы знаком дурного вкуса, поскольку лично она никого не оплакивала. Напротив, надела жакет густого сливового цвета с угольно-серой оторочкой и огромную юбку аналогичного оттенка, лишь чуть более темного. Такой наряд невероятно шел к ее волосам и лицу и был идеальным для ее возраста, придавая ей одновременно достойный и драматический вид. Рэтбоун слышал, как затаили дыхание в зале, едва она появилась на месте свидетеля, а когда обвинитель поднялся, чтобы задавать свои вопросы, воцарилась полная тишина. Безусловно, считали все, слова подобной особы должны иметь чрезвычайное значение.
