– Да… отвечало, конечно же!
– Вы показали, что отметили в поведении Пруденс весьма определенные признаки влюбленности. Случалось ли вам замечать подобные признаки в манерах сэра Герберта, в особенности в присутствии Пруденс или в ожидании ее прихода?
– Нет, этого не было, – ответила дама без малейших колебаний.
– Отмечали ли вы в его поведении какие-нибудь отклонения от отношений, подобающих увлеченному своим делом хирургу и его лучшей и надежной сиделке?
Ответ на этот вопрос Береника обдумывала лишь мгновение. Она впервые бросила косой взгляд на сэра Герберта и тут же снова отвернулась от него.
– Нет, он вел себя как обычно, – сказала она Рэтбоуну. – Он всегда был корректен, увлечен своей работой и не обращал особого внимания на людей, кроме своих пациентов и, конечно же, практикантов.
Адвокат улыбнулся ей, зная, что женщин его улыбка очаровывает:
– Не сомневаюсь, что мужчины нередко влюблялись в вас?
Росс-Гилберт чуть повела плечами, выражая этим непринужденным жестом недоумение и отсутствие возражений.
– А если бы сэр Герберт обращался с вами подобным образом… так, как он вел себя с сиделками… Могли бы вы, подобно Пруденс Бэрримор, решить, что он любит вас? И не просто любит, а готов бросить семью, дом и репутацию ради чести сделать вам предложение?
Лицо леди вспыхнуло от удивления.
– О, небеса, конечно же, нет! Это просто нелепо! Нет!
– Итак, если Пруденс решила, что он влюблен в нее, вы считаете, что она ошиблась? Или подобная мысль могла прийти в голову только женщине, неспособной отличить мечты от действительности?
По лицу Береники пробежала тень, однако Оливер не понял, о чем она подумала.
– Да-да, конечно, – неуверенно кивнула попечительница.
Рэтбоуну пришлось пояснить свою мысль:
– Вы говорили, что она обладала определенными познаниями в медицине. Располагаете ли вы, сударыня, какими-нибудь свидетельствами того, что хирургические знания Пруденс Бэрримор позволяли ей самостоятельно производить успешные ампутации? Быть может, она в известной мере была не простой сиделкой, а уже хирургом?
Зал обежал шепоток, выдававший всеобщее смятение чувств.
Брови Береники подпрыгнули.
– Великий боже! Конечно же, нет! Простите меня, мистер Рэтбоун, но вы не знаете медицинский мир, если можете задать подобный вопрос. Женщина-хирург – совершенно абсурдное сочетание слов!
– Тогда выходит, что и в этом отношении она потеряла способность различать мечты и реальность?
– Если она пыталась утверждать это, то я с вами согласна. Мисс Бэрримор была всего лишь сиделкой, безусловно, очень хорошей, но не врачом. Бедняжка… война так исковеркала ее душу! И быть может, наша общая вина в том, что мы этого не заметили. – Свидетельница изобразила на лице подобающую скорбь.
– Действительно, перенесенные Пруденс трудности и страдания могли нарушить ее духовное равновесие, – согласился адвокат. – А стремление быть всегда полезной больным заставило ее вообразить, что она действительно способна на это. Быть может, мы так и не узнаем, как все было на самом деле… – Он покачал головой. – Однако как жаль, что такая прекрасная и чувствительная женщина, наделенная стремлением к лечению людей, не выдержала надломивших ее жизнь испытаний! – Слова эти предназначались присяжным. Они не были связаны с показаниями свидетелей, но Оливеру было важно сохранить симпатию суда. Он разрушил репутацию Пруденс как героини, но оспаривать уважение к потерпевшей все же не следовало.
Последним свидетелем Ловат-Смита был Уильям Монк. Детектив с каменным лицом поднялся по ступенькам на место свидетеля и холодно поглядел в зал суда. Как это обычно бывало, он уже знал от выходивших из зала репортеров, клерков и зевак, чего Рэтбоун добивался от Береники Росс-Гилберт. А потому сыщик был разъярен еще перед первым вопросом.
– Мистер Монк, – осторожно начал допрашивать его Уилберфорс; он знал, что перед ним враждебно настроенный свидетель, однако его показания не подлежат сомнению. – Вы больше не служите в полиции и занимаетесь частными расследованиями, не так ли?
– Да.
– Вас наняли, чтобы провести расследование убийства Пруденс Бэрримор?
– Да. – Детектив не собирался предоставлять суду никакой дополнительной информации. Краткость его ответов не отталкивала публику. Ощутив антагонизм между ним и обвинителем, она старалась не пропустить ни одного их слова и взгляда.
– И кто же вас нанял? Семейство мисс Бэрримор? – спросил Уилберфорс.
– Леди Калландра Дэвьет.
Герберт выпрямился на скамье подсудимых, а лицо его внезапно напряглось, и между бровями пролегла небольшая вертикальная морщинка.
– И вы присутствовали на похоронах мисс Бэрримор в этом качестве? – продолжал Ловат-Смит.
– Нет, – отрывисто отвечал сыщик.
Если он и надеялся смутить обвинителя, то преуспел в этом лишь отчасти. Инстинкт или же выражение на непреклонном лице свидетеля заставили юриста не допытываться дальше, зачем он пришел на похороны, поскольку он не знал, что тот может ответить.
– Но вы были там? – проговорил Уилберсорф, предпринимая обходной маневр.
– Да.
– А семья мисс Бэрримор знала о вашем отношении к делу?
– Да.
Теперь в комнате не было слышно ни звука. Звучавшая в голосе Уильяма ярость и его мужественное лицо заставили всех примолкнуть… Тишину не нарушали ни шорох, ни шепот, ни какое-либо движение.
– И сестра мисс Бэрримор, миссис Фейт Баркер, сама предоставила вам известные письма? – спросил Ловат-Смит.
– Да.
Обвинитель с трудом сохранял внешнее спокойствие:
– И вы взяли их. О чем вы узнали из этих писем, мистер Монк?
– Письма от Пруденс Бэрримор к ее сестре, – рассказал детектив, – в форме, близкой к дневнику, описывали почти каждый день последних трех с половиной месяцев ее жизни.
– И вы прочитали их целиком?
– Естественно.
Уилберфорс извлек стопку бумаг и подал их свидетелю:
– Это те самые письма, которые предоставила вам миссис Баркер?
Монк поглядел на письма, хотя в этом не было нужды. Он уже узнал их.
– Это они, – подтвердил он все так же кратко.
– А не согласились бы вы прочесть перед судом первое – то, которое я пометил красной лентой?
Уильям кивнул и с ноткой покорности в жестком голосе начал читать:
Моя драгоценнейшая Фейт, какой прекраный день я пережила! Сэр Герберт произвел великолепную операцию. Я просто не могла отвести глаз от его рук. Подобное искусство прекрасно само по себе. А его объяснения столь ясны и наглядны, что я без малейшего напряжения улавливаю их суть и могу оценить каждый шаг.
