– Нет, это не «История игрушек», – сказал Джим слегка напряженным голосом.
Саманта скуксилась, и он заставил себя улыбнуться. Он успел забыть, как остро дети реагируют на происходящее. Но стоило ему расслабиться, и Саманта тоже расслабилась. По глазам было видно, что она задумалась.
– Это… это… – Личико девочки расцвело. – Это новая сестричка или братик?
Джим был шокирован.
– Нет, – медленно произнес он. – А что, мамочка что-то говорила о братике или сестричке?
– Нет, но мне всегда хотелось, – Сэм грустно покачала головой.
Джим улыбнулся, на этот раз искренне. С того момента, как впервые увидел Саманту, прижимающуюся к груди Терезы, он был ею совершенно покорен. Она наполовину состояла из его генов. В ее ярких голубых глазах Джим видел самого себя. Она уже сейчас обещала быть умной и легко приспосабливающейся к внешним обстоятельствам. Даже будучи младенцем, девочка плакала гораздо меньше, чем все остальные дети. Она была выше этого. Нежная, естественная и сильная. Она представляла собой лучшую часть его «я».
– Папочка, – напомнила Сэм о себе, теряя терпение.
Джим улыбнулся еще шире. Ему было приятно, что она назвала его папочкой.
– Это лучше, чем братик или сестренка. Это новая бабушка.
– Бабушка? Что, бабушка Мэтьюз приехала? – девочка было озадачена.
– Нет, новая бабушка. Теперь у тебя их две.
– Две бабушки, – ребенок медленно кивнул. – И когда я ее увижу?
– Утром, – Бекетт поправил дочери волосы. – Мне надо будет ненадолго уехать, поэтому ты встретишься с новой бабушкой, когда проснешься. Она большая и грузная и говорит с акцентом, который, уверен, покажется тебе смешным. Всегда слушайся ее, Сэм. Она будет ухаживать за тобой.
Было видно, что эти слова не убедили девочку.
– Ты веришь мне, Сэмми? – спросил Джим, проводя пальцем по ее щеке.
На этот раз она кивнула гораздо медленнее.
– Ну и хорошо. Я обо всем позабочусь. Вернусь через несколько дней. А потом мы уедем. Туда, где всегда тепло, как ты думаешь?
– А мамочка с нами поедет? – прошептала Сэм.
– Нет.
– А бабушка и дедушка Мэтьюз?
– Нет.
– А… а новая бабушка?
Его глаза были непроницаемы.
– Может быть, – произнес он наконец. – Я еще не решил.
Эдит только-только появилась у себя на веранде с чашкой горячего чая и шерстяным одеялом, когда дверь дома Марты открылась. Эдит удивилась. На улице все еще было темно – она всегда рано просыпалась, а в эти дни бессонница поднимала ее еще до восхода солнца. В первые часы после рассвета атмосфера в округе было почти мирной, такой же, какой была раньше.
Но дверь раскрылась, и атмосфера изменилась. Эдит почувствовала, как ее затылок покрылся мурашками. Она крепче вцепилась в теплую чашку.
Марта вышла на крыльцо и посмотрела на нее через дорогу.
Между ними появилось какое-то напряжение. Оно росло с момента возвращения Марты из Флориды, становясь все более ощутимым из-за сотен маленьких неправд, которыми они обменивались. Это напряжение достигло апогея вчера, когда Марта просто исчезла. Эдит зашла к ней вечером, чтобы выкурить вечернюю сигару, а дом оказался пустым. Просто пустым. Конечно, Марта ничего не должна была ей объяснять. Они были достаточно взрослыми и жили, каждая из них, своей собственной жизнью. Но это отсутствие, это таинственное исчезновение, нанесло последний удар по хрупким отношениям двух женщин.
Из-за этого Эдит задумалась о том, как мало она знает о Марте и как мало та о себе рассказывает. Она переехала сюда года два назад, пожила здесь какое-то время и, почти не попрощавшись, упорхнула во Флориду. Ее телефонные звонки делали ее отъезд менее подозрительным, но сейчас у Эдит появились вопросы. Она поняла, что совсем не знает свою соседку.
Марта спустилась с веранды и подошла к ее участку.
Неожиданно на руках у Эдит встали волосы дыбом. Воздух уплотнился. Даже не обернувшись, она поняла, что ее кошмары вернулись. Бедные, измученные девочки, повешенные на ее веранде – казалось, что они хотят что-то рассказать Эдит, но смерть лишила их голоса.
Кружка затряслась в ее руках, и на пальцы вылилась обжигающая жидкость.
– Эдит, – обратилась к ней Марта, останавливаясь у начала ступенек.
Та ничего не ответила, просто смотрела на свою соседку.
На таком расстоянии она заметила некоторые изменения. Глаза Марты потускнели от усталости и напряжения. Двигалась она тоже по-другому – ходила скованно, будто ее возраст сильно давил ей на плечи.
– Марта, – произнесла, наконец, Эдит.
– Прошу прощение за незваный визит.
– Да ну что вы.
– У меня гость, – неожиданно объявила Марта, расправив плечи, и вызывающе взглянула на Эдит.
– Гость? – Волосы все еще стояли дыбом на руках Эдит, грудь напряглась от знакомой боли.
– Моя внучка.
– У вас есть внучка?
– От сына. Того, который много ездит.
– Понятно.
– Мне срочно пришлось с ним встретиться. Кое-что произошло, и он попросил меня посидеть с девочкой.
– Ага.
Марта опять взглянула на нее. В эти темные предрассветные часы ее взгляд был таким пустым, как будто она умерла.
– Вы не согласитесь встретиться с нею сегодня утром?
– Если хотите, – Эдит неуверенно кивнула головой.
– Если… если со мной что-нибудь случится, вы ведь не откажетесь присмотреть за ней, Эдит? Я доверяю только вам.
Опять этот взгляд. Взгляд ходячего мертвеца.
В голосе Марты не было ни просьбы, ни страха. Он был странно равнодушен, и это испугало Эдит еще больше.
– Хорошо, – тихо согласилась она. – Думаю, да. Но мне будет нужен адрес и телефон вашего сына.
– Не волнуйтесь, он вас сам разыщет, – пожала плечами Марта.
Глава 23
Они встретились в небольшом ресторанчике, одном из тех мест, куда часто приходят с детьми, потому что мороженое здесь значительно лучше гамбургеров, а старшее поколение наслаждается в отдельных кабинках «двумя яйцами, двумя кусочками бекона и двумя ломтиками тоста», и все это по специальной цене 2.20 за порцию.
Усевшись на самом краешке кабинки, на фоне яркого сине-красного ковра с цветочным рисунком, Марион с нетерпением ожидала, когда появятся ее брат и Тесс. Одна ее длинная стройная нога была изящно закинута на другую. Спина была прямой, как будто она проглотила шомпол. Марион не подбирала одежду к окружающему интерьеру, поэтому была одета в синий брючный костюм, отделанный по воротнику и манжетам золотыми узорами. Двухлетний малыш замер на месте и уставился на ее костюм с таким видом, как будто хотел отсалютовать ей. Даже ее волосы, уложенные на затылке в овальный пучок, лежали так, что ни одна прядь не выбилась из прически, чтобы изящно расположиться на ее щеке.
