— Так это ж первая моя заповедь, — проворчал Берия, почти обиженный тем, что вождь мог заподозрить его в «излишней расточительности».
— Война кончится, и люди начнут сравнивать, — неожиданно ударился в философию Кровавый Коба. — Они будут говорить, что в этой войне противостояли друг другу два учения — коммунистическое и фашистское: две партии, два лагеря...
— Лагерей было куда больше, — саркастически заметил Берия, но мгновенно согнал с лица скабрезную улыбку. Он произнес это не по храбрости своей, а по глупой неосторожности. Что называется, сорвалось.
— Они будут сравнивать и говорить: вот как зверствовало гестапо, а вот как боролось с врагами народа наше энкавэдэ. Вот их Мюллер, а вот наш Берия... — Вежливо, но расчетливо мстил ему вождь. — Ты хочешь, чтобы они видели разницу между Мюллером и Берией, Лаврентий?
— И они увидят ее, товарищ Сталин, — угрожающе пообещал Берия. — За нами не заржавеет.
— Но это не значит, — задумчиво набивал трубку вождь, — что мы должны выпускать ход нашей истории из-под контроля. Уже сейчас мы должны думать над тем, что из наших деяний достойно истории, а что недостойно, поскольку это наши повседневные государственные дела. Зачем будущим поколениям знать, в каком халате и каких тапочках ходил товарищ Берия по своей даче? Я правильно говорю, Лаврентий?
— И даже знать о том, что у Берии была дача, народу тоже не обязательно.
— ...Вот почему ты правильно делаешь, — вновь слушал только самого себя Сталин, — когда не допускаешь, чтобы слух о покушении на товарища Сталина обрастал разговорами, сплетнями и домыслами наших врагов. Кто еще знал о том, что двое бывших наших солдат были заброшены сюда для этой гнусной операции?
— Офицеры, которым докладывал лейтенант — капитан, майор, полковник, генерал...
— Даже генерал? — сокрушенно покачал головой Сталин, тяжело вздохнув.
— Все они будут молчать.
— Будут?
— У нас молчат.
— Там еще оказались замешанными какие-то милиционеры...
— Будем считать, что их уже нет, — общипывал гроздь винограда Берия. — И тех, кто их расстреляет, тоже не будет. Зачем истории знать то, что знать ей не положено? — почти скопировал Берия акцент своего хозяина.
— Но кто-то уже успел узнать о «Кровавом Кобе» в Верховном суде, прокуратуре, ЦК?
Берия задумчиво уставился в потолок и, не опуская подбородка, высокомерно повертел головой:
— Ни один человек.
— Значит, никто? — не поверил ему Сталин.
— Вроде бы... — уже менее уверенно подтвердил Берия.
— Совсем никто, Лаврентий? — наклонился к нему вождь через стол.
Берия наконец-то опустил голову и, глядя на вождя, поиграл желваками.
— Кроме меня...
— Вот видишь, Лаврентий, — еще более мрачно и отрешенно вздохнул Сталин. — Вот видишь...
— Но я-то буду молчать, — почти шепотом, срывающимся голосом проговорил «первый энкавэдист большевистской империи».
— Ни на кого нельзя положиться, товарищ Берия. Ты знаешь это не хуже меня.
Берия нервно сорвал с переносицы очки, словно они мешали разглядеть Сталина. Обычно полусонные, ледянистые глаза его вдруг налились кровью и полезли из орбит.
— Так что же мне теперь, застрелиться, что ли?! — не выдержали нервы у Берии. — Прямо здесь, у тебя на глазах?
Сталин задумчиво помолчал, внимательно осмотрел трубку, словно заподозрил, что ему подсунули не ту, или не тот табак...
— Почему прямо здесь? И потом... всему свое время, Лаврентий. Всему свое время.
27
...В разгромленном немцами партизанском лагере сержант Николай Крамарчук все же побывал. Вместо землянок он обнаружил руины, вся территория изрыта воронками от мин, лес вокруг выжжен. Однако ни останков своих друзей, ни могил...
«Опасаются, что люди, пришедшие на смену беркутовцам, станут поклоняться их могилам, — понял сержант. — Поэтому тела партизан увезли вместе с телами своих солдат».
За два часа до того, как отправить Крамарчука на разведку к Подольской крепости, Беркут вывел его из лагеря и там, под одним из динозавроподобных валунов, показал свой тайник.
— Если погибну, найдешь в этом тайнике небольшой пакет с кое-какими захваченными у немцев документами и письмом для Марии. Сделай все возможное, чтобы пакет попал к ней. Документы она сохранит, чтобы при первой возможности передать нашим.
— Как свидетельство того, что мы здесь тоже кое-чего стоили, — согласно кивнул сержант.
— Сейчас она пока что прячется в Гайдуковке. Но даже если ее там не окажется, разыщи. Хоть после войны — все равно разыщи.
— Почему ты так? — удивился тогда Николай. — Ты что это вдруг надумал, комендант?
— «Комендант», — благодарно похлопал его по плечу Беркут. — Только ты и можешь еще назвать меня так.
— И Мария Кристич, — напомнил Николай. — Бывший санинструктор дота. Трое из тридцати одного... Говорят, на войне это еще по-божески.
Вздохнули. Помолчали...
— Считай это моей последней просьбой, сержант. Кроме тебя об этом тайнике не будет знать никто.
Осмотрев лагерь, Крамарчук сразу же направился к тайнику. В конверте-пакете с грифом какого-то немецкого учреждения оказалось несколько офицерских удостоверений вермахта, две немецкие карты и письмо, адресованное Марии Кристич. Вскрывать конверт с письмом Николай не стал, хотя очень хотелось прочесть его. Зато нашел в тайнике кое-что и для себя. Будто предвидя, в каком трудном положении окажется Крамарчук, лейтенант оставил для него немецкую портупею с двумя парабеллумами в кобурах, шесть обойм патронов, три гранаты и золоченый трофейный портсигар.
«Закури, сержант, вспомни гарнизон 120-го дота... — было написано в записке, лежавшей на сигаретах, — и продолжай борьбу. Не забудь о просьбе. Оставайся мужественным. Прощай. Беркут».
«Нет, он жив, — сказал себе Крамарчук, пряча эту записку в карман. — Ничто не заставит меня поверить, что Беркут погиб. Такие люди не гибнут. Но просьбу я все же выполню».
В тот же день он познакомился с двумя семнадцатилетними парнями из Калиновки, которые работали на лесозаготовке. Один из них признался Николаю, что запомнил его еще с той поры, когда он приходил к ним в село за продуктами. Крамарчука это обрадовало. Он подумал, что именно эти ребята могли бы стать основой нового партизанского отряда или даже возрожденной «группы Беркута». Пусть без самого лейтенанта, но с теми же традициями.
Они договорились встретиться через три недели возле пещеры у Звонаревой горы. Эти три недели нужны были Николаю, чтобы разыскать Марию, передать пакет и отлежаться у кого-нибудь из добрых людей.
Незаживающая рана в плече, мытарства и давно не проходящая простуда измотали его до основания. Но это не могло отвернуть его от главной цели — разыскать Кристич. Причем Николай попытался бы найти ее, даже если бы этого конверта не существовало.
