Еще через несколько минут полковника пересадили в одну из машин сопровождения и отправили назад, в Москву, по адресу, который он укажет. Оставляя машину Верховного, Колыванов с тоской подумал, что сейчас он напоминает человека, случайно оказавшегося на линии огня двух высокопоставленных дуэлянтов. Как только эти дуэлянты благополучно отстреляются в европейское небо, он, полковник
Колыванов, исчезнет. Бесследно. Истинный солдат и чекист, он привык мыслить кратко и образно, как и надлежит мыслить за мгновения до гибели. Пусть даже эти мгновения именуются месяцами.
Берии на даче не было — вождь в очередной раз изволил пошутить. Но и в этой шутке его просматривалась доля правды, поскольку, прибыв туда, Сталин тотчас же приказал вызвать к нему Лаврентия к восьми утра, к завтраку.
— Ты уже знаешь? — спросил его вождь, когда Лаврентий Павлович уселся напротив, за низенький столик. «Отец народов» сам наполнил бокалы красным грузинским вином, терпким, как воспоминания детства.
— Знаю, — проворчал Берия. — Этот человек арестован. Сейчас его основательно допрашивают.
— Кого... допрашивают? — лениво поинтересовался Сталин, задержав рюмку на весу, на полпути до столика.
— Никакой он не полковник. Бывший жандармский подпоручик.
— Слушай, Лаврентий, — болезненно поморщился Сталин, — ты что... не проспался? Кто — жандармский подпоручик? Полковник НКВД Колыванов?
— Так речь о Колыванове?! Если бы он оказался жандармским подпоручиком, я бы давно повесил его на колючей ограде ближайшего лагеря. Твое здоровье, Иосиф Виссарионович.
Сталин мрачно осмотрелся по сторонам, словно искал, кого бы позвать, чтобы выдворить этого порядком поднадоевшего ему земляка с закрытой веранды, через окно которой врывался взбудораживающий аромат сосны и лесных цветов. От него не ускользнуло, что Берия обратился к нему на «ты», чего этот «внебрачный сын Ежова» уже давненько не позволял себе. Но еще больше раздражало вождя, что шеф НКВД не в состоянии понять, о ком он повел речь. Точно так же, как он, Сталин, не способен понять, о каком жандарме здесь упоминалось. Тем более что он вообще терпеть не мог, когда в его присутствии кто-либо осмеливался всуе упоминать о жандармах.
— Я имел в виду этого дворового проходимца, подпоручика Рогачева, — уловил Берия его томление. — Который как-то звонил твоему помощнику...
— Товарищ Берия, я пригласил вас, чтобы поговорить о деле государственной важности, — неспешно прервал его Сталин, и посеревшее худощавое лицо его покрылось патиной из оспин и веснушек, превращая его в неприветливую ритуальную маску горца-изгоя.
Берия нервно допил вино, издерганно зажевал его ломтиком буженины.
— Этот бывший жандармский подпоручик арестован нами только вчера. Все эти годы он работал счетоводом в одной подмосковной конторе. Ума не приложу, почему его до сих пор не то что не кокнули, а даже ни разу не арестовывали.
— Слушай, почему ты вновь говоришь мне о жандарме? — почти проскрипел зубами «отец народов». — Всех жандармов перестреляли еще в двадцатых. Их давно не должно быть.
— Это он, подпоручик, все время говорит о вас, товарищ Сталин. Заявляет, что знаете его. Что у него для вас есть важное сообщение. И что вы обязательно пожелаете принять его, как только услышите его имя — Панкратий Рогачев. Он же — тайный агент охранки по кличке Вагула. Утверждает, что помнит вас по ссылке в Вологде
[15]
. А главное, есть подозрение... — Берия замялся и, прокашлявшись, неожиданно замолчал.
Сталин вновь налил себе вина, выпил и почти с ненавистью уставился на Берию. В какое-то время Лаврентию показалось, что ненависть его была замешана на страхе. Но шеф НКВД сразу же попытался развеять это впечатление: «Слишком привык видеть в глазах своих собеседников страх, вот и почудилось...»
— Там много было жандармских вагул, Лаврентий. Почему ты заговорил со мной именно об этом Вагуле-подпоручике? — Взгляд вождя вновь застекленел. Это был холодный расчетливый взгляд убийцы.
— Он не дает показания, утверждая, что должен сообщить лично вам нечто очень важное. Мы, конечно, могли бы «уговорить» его, но пока что воздерживаемся. Представьте себе, до сих пор ни одного доноса на него не обнаружилось, что само по себе весьма подозрительно.
— Только за это ты уже готов арестовать человека, — по-грузински молвил Сталин, мстительно улыбнувшись. — Знаешь, что о тебе в народе говорят?
— Уже молчат. Отговорил наш народ, Коба, — побагровел Берия, тоже перейдя на грузинский. — Все, кто мог, отговорил. Потому что зауважали. Если и вспоминают, то лишь как о верном сталинце, ученике «любимого всеми отца народов». Будь я проклят, что начал с тобой этот разговор. Только потому начал, что подумал: вдруг кто-то сообщил тебе о жандарме Вагуле. За которым тянется старый, вологодский еще след охранки... Черт его знает, что такого он желает сообщить тебе. Да так рвется, что не побоялся раскрыться. Мы ведь почему арестовали его? Да потому, что, почуяв, что к нему один наш стукач подступается, письма тебе писать вздумал. Два отправил, идиот недострелянный, третье — не успел.
— Что же он писал в этих письмах?
— Просил о встрече с тобой. Только о встрече. Хотел сообщить что-то важное «лично товарищу Сталину». Если бы не эти письма, проходил бы, как обычный...
— Как обычный «враг народа», — перебил Сталин. — Но он решил, что есть возможность умереть знакомцем Иосифа Джугашвили. Он меня не интересует, Лаврентий. Куда больше могут заинтересовать все те, кто еще, кроме тебя, читал его письма.
— Никто, кроме следователя.
— Следователь, Лаврентий, меня тоже не... интересует. Понимаешь? А говорить мы с тобой будем о другом человеке, допросить которого ты пока не можешь, — о Бормане.
— О ком?! Бормане?! Этого рейхслейтера или кем он там при фюрере числится, я еще действительно не арестовал.
— Был бы он у тебя, мы бы с ним поговорили сейчас... о Берии. И вообще я еще подумаю, — угрюмо шутил вождь всех угнетенных пролетариев, — не разменяться ли нам с фюрером: Бормана на Берию?
38
Гость ждал Марию-Викторию на борту «крейсера», как ждут священника, перед которым неминуемо придется исповедоваться, хотя приступать к исповеди страшновато.
— Вы извините, синьора княгиня, что я столь нежданно, — все тот же серый костюм, стального цвета туфли и серая шляпа, которую пришелец с горной дороги мял в руках с непосредственностью батрака, случайно попавшегося на глаза своему хозяину. — У меня не было иного выхода, кроме как добираться сюда по морю...
