— Ястреб! По-моему, только он и спас нас.
Теперь ястреб парил совсем низко. На какое-то мгновение он завис прямо над ними, словно собрался атаковать, а может, просто хотел сказать им на своем ястребином языке: «Что, братцы, сдрейфили? Молите Бога, что принял огонь на себя». А потом плавно, большими кругами начал подниматься все выше и выше. И казалось, не будет предела этой небесной спирали, как не может быть предела ощущению радости полета.
— Кажется, он охраняет нас, — едва заметно улыбнулась Мария. — Неужели ему действительно хотелось спасти?
— Хотел ли — не знаю. Но спас. Так что спасибо тебе, браток, — скупо, по-солдатски поблагодарил его Крамарчук. — Втроем мы как-нибудь продержимся.
— Хорошо хоть не подстрелили.
— Теперь еще по нему пореви. Ястреба ей жалко стало! А то, что рядом бедный сержант Крамарчук чуть Богу душу не отдал, — ей безразлично.
— Птица ведь тоже жалеет нас. Разве ты этого не замечаешь?
Еще около часа они просидели в овраге, внимательно наблюдая за окрестностями села и опушкой леса. Немцы уехали — это точно. Но полицаи могли оставить засаду.
— Перебежками не разучилась? — спросил Крамарчук, в последний раз внимательно осматриваясь. — Пригнувшись, перебегаем оврагом поближе к лесу. Последние сто метров придется по равнине. Я перебегаю, ты прикрываешь. Если все тихо, перебегаешь и ты. Если нет — я прикрою. Отходишь вон туда, через долину, к роще.
— Понятно. Вернуться бы к старухе... Я бы ее «отблагодарила».
— Будь это мужик, я бы его еще тогда пристрелил. Или сегодня же, ночью. Но ведь кто мог подумать, что эта богобоязненная на вид старушка уподобится Иуде?
46
И на этот раз им тоже повезло. Как только они оказались на опушке за кустарником, от которого начинали свой путь к оврагу, на тропинке, метрах в ста от них неожиданно показались полицаи. Впереди шли трое, Еще двое — чуть позади. Очевидно, из тех, что отстали во время прочесывания леса.
— Куда ж они, падлы, могли подеваться? — донесся дребезжащий басок рослого худющего полицая, идущего последним. — Может, и впрямь где-нибудь в селе прячутся? Надо еще раз обойти окраину, осмотреть погреба, сараи...
— Или бабке со страху что-то примерещилось.
— Какое примерещилось? Весной она уже выдала троих партизан. И тоже, антихристка, сначала приняла, согрела, молоком напоила. Одного даже травами какими-то два дня отпаивала. А потом заявила в полицию.
Крамарчук и Мария многозначительно переглянулись. Вот, значит, в какую ловушку они попали!
~ Оказалось, что один из этих троих вроде бы в милиции до войны работал. И сам вроде бы арестовывал ее сына. Вместе с энкавэдистом. Эти «сталинские соколы» обоих ее мужиков — и мужа, и сына — под кресты загнали. Вот она и мается: между сочувствием и ненавистью. Но когда немцы приказали выделить ей как пострадавшей от коммунистов муки и сала — отказалась. Награду за выданных тоже не приняла.
Полицаи стояли на опушке, курили и не спеша осматривали лес, кусты, в которых притаились Крамарчук и Мария, овраг, из которого они только что выбрались...
— Слушай, старшой, ну-ка глянем, что там в овражке. Немцы вряд ли заглядывали туда, — посоветовал тот, рослый, что брел последним. — Вы зайдите со стороны села, а мы с кумом отсюда, со стороны леса.
Крамарчук и Мария вновь молча переглянулись.
— Как только начну палить, выскакивай — и к лесу... — прошептал Николай. — Не оглядываясь. Тех троих я тоже придержу.
— А потом?
— Потом пойдем цветы собирать, ни любви им, ни передышки, — улыбнулся сержант только для него возможной в этой ситуации беззаботной улыбкой, знакомой Марии еще по доту.
Три полицая, шедшие первыми, образовали цепь и начали не спеша подступать к оврагу. Двое других направились прямо к кустам. Но тоже осторожно, словно подкрадываясь.
— Придется стрелять, — почти прошептал Николай.
Он подпустил их еще шагов на двадцать. Выждал. Нет, пока что не заметили. Наоборот, опустили винтовки и спокойно переговариваются между собой. Вот только пройти мимо кустарника, не наткнувшись на беглецов, почти невозможно.
Эти двое уже совсем близко. Обходят кустарник справа. Крамар-чук, жестикулируя, приказывает Марии: перемещайся влево. Приготовив пистолет, Кристич молча кивает и неслышно, на носках, делает несколько шагов.
— Стоять! — вдруг негромко, но резко приказал Крамарчук полицаям, все еще прячась за кустами.
Каратели замерли.
— Бросай оружие, вояки хреновы! И молча.
Прежде чем выполнить приказание, полицаи очумело посмотрели друг на друга, решая, как поступить.
— Тебе говорят, жердь осиновая, — добавил Крамарчук, высовываясь из-за куста чуть левее Марии.
Рослый полицай робко попытался поднять винтовку, которую до сих пор по-охотничьи держал за приклад, стволом вниз.
— Рук не поднимать! — скомандовал сержант, когда обе винтовки мягко шлепнулись на все еще влажную утреннюю землю. — Махорка имеется?
— Чего? — испуганно спросил тот, что помоложе и поменьше ростом. Длинные рыжеватые волосы делали его похожим то ли на монаха, то ли на семинариста.
— Махорка, говорю. Если есть — закурите. Смотреть только туда: на тех троих. — И сразу же махнул Марии: уходи в лес. А как только она скрылась за крайними деревьями, продолжил: — Так что, хлопцы, свои закурите? Или, может, мне вас табачком угостить? Красноармейским?
— Черти б с тобой перекуривали, — проворчал рослый. — Ну, давай, доставай, чего уж тут, — подтолкнул напарника. — Теперь-то для кого экономишь? Пристрелят — там не покуришь.
— Эй! — крикнул один из тех троих, что уже заглянули в овраг. — Никаких партизан здесь нет! Ноги бьем — сапоги топчем!
— И мы говорим, что нет! — неохотно подтвердил рослый, стоя вполоборота к Крамарчуку и сворачивая самокрутку. — Посидите, хлопцы, покурите, пока курится!
— Чего вы там застряли?!
— Говорю же: курим! Какого тебе?!
Тот, что звал их, крикнул еще что-то — слов Крамарчук не разобрал — и, успокоившись, присел на склоне оврага.
— Ну, и как живется вам здесь, хлопцы, при новом порядке? — вновь, теперь уже довольно миролюбиво заговорил Крамарчук.
— Да, по правде говоря, немножко лучше, чем тебе, по лесам замерзая, — ответил рослый.
— Чего загрызаешься? — предусмотрительно толкнул его локтем «семинарист». — По-разному живется, как и вам. Сейчас любая служба — собачья. Ты что же, из десантников будешь или как?
— Из каких десантников? — не понял Крамарчук.
— Ну, тех, что на парашютах, каких же еще?
— Да не знает он про них, — ехидно заметил длинный. — Кто тебя за язык тянет?
