То ли Скорцени действительно поддался его полутипнотическо-му влиянию, то ли просто понял, что в горячке им ничего не решить, так или иначе, а, с ненавистью взглянув на Брофмана, он демонстративно уселся на жестковатый, покаянно поскрипывавший под ним диван. Кем бы ни представал сейчас перед ним доктор Брофман — «законченным евреем», «лагерником», «крематорным ангелом» — Скорцени все же не мог не считаться с тем обстоятельством, что лучшего психиатра на просторах рейха ему все равно не добыть. Говорят, еще один специалист такой величины пребывал во Франции, но он умудрился вначале оказаться на территории Виши
[26]
, а затем бежать в Канаду.
— Дела тут вот в чем...
— Не надо, — тоскливо прервал его Скорцени. — Вы будете отвечать на мои вопросы, так мы значительно быстрее приблизимся к сути. Как вы находите пластическую операцию Зомбарта?
— Мне никогда не приходилось лично видеть фюрера.
— Гитлер не простит себе этого.
— Но если верить фотографиям и кадрам кинохроники... Подобие поразительное. А ведь прежде внешность господина Зомбарта лишь очень отдаленно напоминала внешность фюрера, мой коллега-хирург проявил здесь чудеса пластического искусства.
— Послушать вас, так все вы, евреи, до единого гении, — уже более добродушно проворчал Скорцени. — А сделать самую малость: создать очередного фюрера — не способны.
— Если бы мне позволено было предстать перед вами более откровенным, я бы сказал, что достаточно того, что мы подарили рейху настоящего фюрера.
Скорцени побагровел, но промолчал. Уж он-то прекрасно знал, о чем идет речь.
— Кроме того, — пришел ему на помощь профессор, — следует учесть, что оригинал создавала сама природа. Сам Творец. А принято считать, что у Творца неудач не случается.
— Вы, конечно, с этим не согласны?
— Как всякий психиатр. К тому же здесь приложили свои длани судьба, воля случая, политическая ситуация. Не говоря уже о Сатане и пропаганде, которые в подобных случаях довершают портрет любого вождя народа. Так вот, господин штурмбаннфюрер, сотворить все это вы требуете от одного-единственного, перенесшего два инфаркта еврея. Пусть даже оч-чень неплохого психиатра.
Небольшой, неандертальского типа череп Иоахима Брофмана тускло отливал синевато-желтой, «мертвецкой» кожей, усеянной пигментными пятнами и покрытой крайне редкой, почти мистической растительностью. Дополняли этот портрет дряблое, морщинистое лицо с дегенеративно загнанным под челюсть подбородком и тонкими бескровными губами. Да глаза — огромные темно-вишневые — смотревшие на мир с вызывающей демоничностъю. Отражавшиеся в них прирожденная мудрость, ученость и жизненный опыт формировались всеми теми знаниями и мудростью, что накапливались в умах многих его предшественников. А Скорцени хорошо было известно, что коленопреклонению стоявший перед ним человек является шестым профессором медицины в роду известных германских медиков Брофманов.
— Вы, профессор, должны почудодействовать так, чтобы в данном случае оригинал искренне позавидовал копии. Иначе лично я завидовать вам отказываюсь. И никаких псалмопений, доктор, никаких псалмопений!
— Тем, кто одной ногой стоит в газовой камере, другой — в крематории, как правило, не завидуют, — примирительно согласился психиатр.
По требованию штурмбаннфюрера он принес папку, в которой содержалось нечто среднее между амбулаторной картой больного и агентурным досье. Возраст. Рост. Объем грудной клетки. Конфигурация черепа. Цвет волос и глаз. После трех небольших хирургических операций черты лица почти идеально соответствуют чертам на гипсовой маске фюрера. В течение трех месяцев отрабатывались свойственные Гитлеру походка, жестикуляция, манера смеяться, прикрывая рот приставленной наискосок ладонью...
Для Скорцени не представляло секрета, что для того, чтобы выудить все эти особенности, пришлось воспользоваться сверхсекретным досье на самого фюрера, имеющемся в гестапо, в сейф которого оно перекочевало из криминальной полиции. А в полиции досье велось еще с тех пор, когда в сентябре 1919 года «бильдунгсофицир»
[27]
Адольф Шикльгрубер (Гитлер) впервые посетил мюнхенскую пивную «Штернекер», чтобы присутствовать на собрании группы, организованной слесарем Антоном Дрекслером. Той самой группы, с которой, собственно, и началось зарождение Германской рабочей партии
[28]
.
Он прибыл туда по поручению командования местного гарнизона рейхсвера, которое предпочитало знать буквально все о новых партиях и группах, чтобы то ли заносить их в черные списки врагов, то ли, наоборот, причислять к союзникам. В то время как полиция фиксировала бунтарский дух новых политических групп и все более воинственные высказывания офицеров расквартированных в окрестностях Мюнхена частей.
Подступиться к этому досье оказалось непросто. С некоторых пор оно хранилось в особом секретном сейфе, доступ к которому имел только один человек — шеф гестапо Генрих Мюллер. А потому затребовать его Скорцени сумел лишь благодаря настойчивости обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера, да и то путем джентльменского обмена на досье, касающееся некоего партийного функционера из ближайшего окружения Бормана, который одно время активно сотрудничал с СД, но при этом умудрился попасть под очень сильное подозрение гестапо.
Само собой разумеется, в досье на фюрера Брофман не заглядывал. Для него сделали специальную выписку, благодаря которой психиатр составил для себя только ему понятный психологический портрет. А вот Скорцени повезло больше. Он прочел досье на одном дыхании, как роман о библейском грехопадении. Хотя истинное грехопадение заключалось в том, что столь взрывоопасное собрание всяческого компромата не только до сих пор не уничтожено, а наоборот, продолжает активно пополняться.
— Все мы грешны, партийные собратья мои, — по-иезуитски озарил его и Кальтенбруннера своей гестаповской ухмылкой Генрих Мюллер. — Но гестапо — особенно. Когда будете снимать копию для своей группы IV С
[29]
, имейте в виду, что некоторые особо секретные донесения из этой папки все же изъяты. Мною. Только что.