— Хорошо, что ты... Что прибежал.
— Надо было стрелять. Стрелять надо, Мария, ни любви ему, ни передышки.
— Боялась. Мы бы тогда отсюда не вырвались. — Боком обходя все еще хрипевшего, бьющегося в судорогах полицая, она прошла ступенями мимо Крамарчука и остановилась за его спиной. Бородач по-прежнему стучал топором. Может, только поэтому никто не расслышал их крики. Видеть же, что здесь происходит, он не мог: вход в сарай скрывали стожок и большая навозная куча.
— А ведь хотел пощадить его, — процедил Крамарчук сквозь сжатые от боли зубы. Полицай оказался далеко не таким простачком, каким он поначалу воспринял его. Профессионально бил, знающе.
— Я так и поняла, что пощадишь... Он набросился, сзади ударил. Головой. В затылок. Почти оглушил.
Мария хотела помочь Крамарчуку подняться, но тот помотал головой. Ему нужны были еще несколько минут абсолютного покоя.
— Куда ты? — насторожился он, видя, что та, не выпуская из рук серп, направилась к дому.
— Посиди. Я скоро.
— Назад, Мария. Брось...
— Больше эта гадина никого не выдаст. Но это наше, бабье дело.
«Ничего себе: бабье дело!» — растерянно посмотрел ей вслед Крамарчук. Что-то произошло с Марией. Что-то с ней произошло. Что-то немилосердное произошло с их сестрой милосердия, думал он, с трудом поднимаясь со ступеньки. И как бы не случилось еще чего-то более страшного.
Он нагнулся, потянул к себе автомат и ощутил, что ствол его в чем-то липком. Ах да, кровь. Однако, поняв это, Николай лишь крепче сжал оружие и, прихрамывая, еле передвигая ноги, поплелся вслед за Марией. Выйдя за стожок, увидел, что мужик, рубивший грушу, стоит и смотрит ему вслед.
«Интересно, сколько времени понадобится этому дровосеку, чтобы донести о нас? — с каким-то странным безразличием прикинул Крамарчук. — Минут пять — десять? Стоит крикнуть: "Партизаны!” Нужно забрать Марию. Могу не успеть».
Он остановился и растерянно поглядывал то на хату, в которой скрылась девушка, то на замершего с топором в руках старика.
— Эй ты, божий червь! — негромко позвал он, приближаясь к поредевшей, полуповаленной изгороди. — Подойди сюда. Брось топор и подойди, — повторил он еще повелительнее и демонстративно положил на столбик свой автомат.
Старик в последний раз врубился в дерево и, оставив топор в стволе, приблизился к нему на несколько шагов.
— Ты будешь рубить дерево, пока мы не уйдем отсюда. Пока не дойдем до вон того леска. При этом из дома твоего не должна выйти ни одна живая душа. Ты понял меня, херувим господний?
— Не выйдет, некому, — глухо пробасил старик. И Крамарчук с завистью заметил, какая у него непомерно широкая богатырская грудь.
— Тем лучше. А ты будешь рубить. Даже после того, как повалишь свою грушу. Чтобы там, в хате, я слышал твой топор. Кроме тебя выдать нас некому — заруби себе это на ушах.
— А тот полицай, что в сарае? Он своих уже не кликнет?
— Какой еще полицай, червь божий?!
— Да не из наших он. Из Германии, с немцами пришел. И сам из немцев, только из наших, из украинских. Видно, до войны к ним сбежал. А в село подселили, чтобы за порядком присматривал. Вроде как шпиона. Про лес, про партизан все знал. И доносил, куда надо.
— Ты что, видел, когда я схватил его?
— В окно. Потому и рубить начал. Полицаев отвлекал. Он у меня одно время квартировал. Пока не спровадил в гестапо, а потом и на виселицу моего двоюродного брата, учителя. Теперь в его хате живет. Мне его самому нужно было... Этим топором.
— Понял, отец, — сразу смягчил тон Крамарчук, снимая со столбика свой автомат. — Он получил то, что ты ему накаркал. Но все равно стучи. На душе спокойнее.
* * *
Доковыляв до крыльца, Крамарчук остановился, прислушался. Застучал, херувим господний. Святой человек. Видел и не выдал! Рубил старик мерно, сильно, словно дробил молотом валун. Прислушиваясь к его ударам, сержант действительно чувствовал себя спокойнее. Но в сенях задержался и снова прислушался — теперь уже к тому, что происходит в хате.
Почему тишина? Почему не выходит Мария? Не слышно голоса хозяйки? Крамарчук вдруг понял, что не решается открыть дверь: помнил, что Мария вошла туда с серпом. «Это наше, бабье дело!» Как она могла сказать такое?
Нервно повертев головой, словно хотел развеять кошмарное ви^ дение, Николай огромным усилием воли заставил себя взяться за ручку и налег на дверь всей тяжестью тела, как будто собирался вышибать ее.
Почти на носках, словно боялся потревожить спящего, прошел первую, полутемную комнатку и осторожно, через порог заглянул во вторую.
Горела керосинка.
Две женщины сидели за столом, на котором стоял исходящий паром котелок. Сидели они на лавке, под тремя завешенными большими рушниками старинными иконами, и кончиками одного большого платка утирали слезы.
Переступив порог, Крамарчук несколько минут молча смотрел на них, все еще сжимая в руке окровавленный автомат. Эта сцена повергла его в изумление. Он ожидал увидеть здесь все, что угодно, только не эти бабьи посиделки.
Серп, с которым пошла Мария, лежал на столе, между котелком и буханкой хлеба.
— Там, за иконой, планшет, — наконец обрел он дар речи. — В нем документы. Лейтенант просил передать их нашим. Когда нагрянули полицаи, я просто забыл о нем. Документы и письмо. Для тебя. Я подожду у стожка.
— Я сейчас, — тихо ответила Мария. — Я сейчас...
— За средней иконой. За Богоматерью, — уточнил сержант уже из сеней. — Помолись ей, старуха. Ей и Марии. За мою душу. Что не дала принять на нее еще один грех.
56
Однако воспоминания уводили Скорцени от той реальности, в которую вновь и вновь ввергал его профессор Брофман. Да, благодаря психологическому портрету, составленному на основании секретного досье, доктору удалось наладить кое-какую подготовку Имперской Тени. На первый взгляд, казалось бы, все было учтено, подмечено и взвешено. Но вот поди ж ты... Если верить утверждениям профессора, сотворить из Манфреда Зомбарта тень фюрера так и не удалось. Нет Имперской Тени, нет второго фюрера — и все тут!
— Послушайте, господин Брофман, не могли бы напомнить, почему из всех возможных претендентов вы остановили свой выбор именно на Великом Зомби?
— Зомбарт был унтерштурмфюрером.
— В его-то возрасте...
— Он ведал поставками одного из полков дивизии СС «Мертвая голова», занимающимся охраной лагерей.
— Вы поражаете своими познаниями, доктор.
— Обязан подвести вас к той мысли, что выбор оказался крайне неудачным.
— Это строчка из приговора по делу «бывшего профессора Броф-мана»? Вы отдаете себе отчет в том, чем решили озадачить меня? Профессор нервно поломал пальцы, затем достал не первой свежести носовичок и промокнул совершенно холодный, без единой капельки пота лоб. Для Скорцени не было секретом, что не только семья, но и все ближайшие родственники доктора давно сгинули в печах крематория, а посему вид платка он ему великодушно простил.
