Это был их шанс. Именно такой ситуаций и ждал все это время Беркут. Жестами протелеграфировав Арзамасцеву: «Сначала я его... потом прыгай», Андрей вылез через проем и, ухватившись руками за поперечный брус, по-кошачьи мягко опустился на землю. На секунду замер, прислушался и так же бесшумно подкрался к углу.
Немец сидел, низко наклонившись, опустив руки на землю и до предела расслабившись. Несколько мгновений Беркут прикидывал расстояние до оружия от него и от немца. Сравнение было явно не в его пользу. Тем не менее нужно было решаться. Сделав еще несколько осторожных шагов, лейтенант схватил один из автоматов и бросился к гитлеровцу. Отто оглянулся лишь тогда, когда автомат уже был занесен над его головой. На лице немца все еще вырисовывалась печать усталого самодовольства. С этой блаженной улыбкой он и принял страшный удар автоматного приклада.
Отшвырнув ногой второй шмайсер, Андрей вскочил в сарай и обнаружил, что немец лежит на спине со спущенными до колен брюками и, визжа от страха, отбивается ногами от наседавшего на него с прутом в руке Арзамасцева. Не раздумывая, Беркут толкнул плечом Кирилла прямо немцу под ноги, а сам, обойдя их, подпрыгнул и, согнув ноги в коленях, упал несостоявшемуся любовнику на грудь. А пока тот приходил в себя, снова успел захватить автомат, чтобы изо всей силы опустить ему на голову. Потом еще и еще раз.
— Раздевай его, быстро! — крикнул Кириллу, которого немец успел отшвырнуть к стенке, и, мельком взглянув на уползающую в дальний угол польку, снова метнулся к оставшемуся во дворе Отто. Оглушив его на всякий случай еще одним ударом, Андрей затащил немца в сарай и тоже принялся раздевать. Одежда и оружие — вот все, что нужно было им для спасения. И они это получали.
«Хоть бы подошли», — мысленно заклинал Беркут, стаскивая с немца сначала сапоги и быстро примеряя их к ноге, а затем и брюки.
— Назад! — крикнул он польке, пытавшейся выскользнуть из сарая. И сразу же повторил это по-польски и по-немецки. Общение с Залевским, Мазовецким и другими поляками, с которыми сводила его судьба и на Буге, и на Днестре, не прошло бесследно. По-польски он говорил очень плохо, но словарный запас был достаточным, чтобы не только уловить смысл любого разговора, но и кое-как объясниться.
— Не убивайте меня! — взмолилась девушка, даже не пытаясь прикрыть ослепляющее мужчин тело, просматривающееся между складками разорванной юбки. — Я не проститутка, я не вожусь с немцами.
— Весьма трогательно, — учтиво заметил лейтенант.
— Меня заставили! Но я никогда не была немецкой шлюхой.
— Мы так и подумали.
— Все равно не убивайте!
— А кто собирается убивать тебя?! — вскипел Арзамасцев. — На кой черт ты нам нужна?! Мы — русские. Пленные. Бежали. Дошло, дура?!
Как оказалось, полька тоже немного знала русский и украинский. На этом суржике они и общались, пока Беркут и Арзамасцев, нервничая и путаясь в мундирах, спешно одевались.
— Так откуда взялись эти твои «женишки»? — спросил Андрей, когда полька обессиленно опустилась на пол, привалившись спиной к стене. — Много их в деревне?
— Они здесь не квартируют. Приехали на машине. Пятеро. Кажется, у них мотор поломался, видела, шофер ремонтирует. Остальные шастают по домам.
— Женщина, которая смотрела вам вслед, — твоя мать? — Раньше Андрей вряд ли смог бы влезть в брюки такого размера, но сейчас, после голодных недель плена, они оказались даже чуточку великоватыми. Сапоги, наоборот, немного жали, но это было вполне терпимо. Лейтенант уверял сёбя, что они еще растопчутся.
— Нет у меня матери. У деда живу. Наверное, швабы убили его, когда пытался вступиться. Видела, что упал, голова окровавлена...
Несмотря на пережитое потрясение, в истерику девушка не впадала и даже ни разу не всхлипнула. Беркуту это понравилось. Своей твердостью она чем-то напоминала ему медсестру Марию, ту, йз дота. Впрочем/ Мария, с ее мужской силой, наверняка, сопротивлялась бы насильникам до полного изнеможения.
— Выходит, женщина — единственный человек, который мог заметить нас здесь, — заключил Беркут. — Она же видела, как немцы вели тебя к сараю. Как думаешь, донесет?
— Ни за что. Будет молчать. Эта — будет, — уверенно добавила полька, слегка поколебавшись.
— Что делать с кавалерами? — спросил Арзамасцев, сумевший первым облачиться в мундир и теперь поспешно натягивающий сапоги.
— Под сено их. Тащить к озерам слишком далеко. Оставшиеся в селе скоро бросятся на поиски. Тогда бой. Как тебя зовут? — обратился он к девушке.
— Ганка.
— Ганка? — почему-то вдруг усомнился лейтенант. Слишком уж обыденным и распространенным показалось ему это имя. Ну что ж, Ганка так Ганка.
— По-вашему — Анна.
— Вот что, Анна, выйдем отсюда, не скрываясь. Пусть в селе видят, что немцы побрели в лес. Ты, если понадобится, тоже подтвердишь: ушли.
— Кто же мне поверит?
— Лучше бы, конечно, обойтись без свидетельских показаний, — мрачно согласился Беркут. — Но это уж как получится. Эй, ефрейтор, готов?
— Теперь — да.
— Божественно. В путь, господа-панове!
6
Предотвратить визит своей матери к русскому генералу Хейди все же удалось. Но при условии, что она сама серьезно поговорит со своим генералом Андрэ «о светском приличии» их отношений.
Хейди понравилось, что мать поставила это условие без традиционной в таких случаях германской сухости. Как оказалось, идеей «светского приличия» в отношениях своей дочери с мятежным; русским генералом она загорелась куда более основательно, чем можно было предполагать. Хейди так и не заметила, когда именно произошел в ее сознании этот перелом. Ведь раньше она вообще не одобряла их знакомства. Узнав, что Хейди провела ночь в палате Власова, мать — высокомерная, преисполненная аристократического высоко-нравия баварка — несказанно удивилась.
— Но это же против всяких правил! — в одинаковой степени холодно и чопорно возмутилась она. — Я-то была убеждена, что ты никогда не снисходишь до ночных визитов в палаты больных.
— Не называй их «больными», — поморщилась Хейди. — Это ведь не больница. Солдат это раздражает.
— Ночь в палате с русским генералом! И это о моей дочери! Бред какой-то!
— До ночи, проведенной с русским генералом, подобное поведение действительно было против моих правил. Мало того: я была убеждена в своей непогрешимости, — артистично потрясла поднятыми вверх руками Хейди, усевшись прямо на пол, словно низвергнутая с вершин любви наложница.
— Что же тогда произошло?
Улыбка, которой Хейди ответила матери, была столь же загадочной, сколь и грустной.
— В этом русском «генерале Франко» есть нечто такое, что заставляет по-иному взглянуть на исповедуемые нами принципы, нравы и взгляды.
