– Когда все закончится, мы станем как братья, – сказал дьявол.
– У меня уже есть брат, – заплетающимся языком ответил Габриэль, – и он мертв.
Дьявол наклонился над ним, улыбаясь все шире и показывая острые зубы.
– Как и я.
Габриэль открыл рот, чтобы закричать, но был настолько пьян, что рассмеялся.
Когда он проснулся снова, в окно светило солнце и воспоминания прошлой ночи казались смешными: он просто слишком много выпил и был слишком несчастен. Никто не нависал над ним, готовясь к прыжку. На белоснежных простынях не осталось и следа крови. Номер был пуст. Рубашка и туфли Габриэля были сложены на кресле. На низком столике он увидел бутылку шартреза, хрустальный бокал и тарелку запеченных устриц.
Габриэль посмотрел на кровать, на смятые простыни, коснулся пальцами шеи. Прикосновение отозвалось болью, словно он коснулся синяка. Это заставило его занервничать так, что он быстро оделся, вышел из номера и отправился домой.
Он шел мимо игральных притонов и ломбардов девятого округа, мимо кабаре Фоли-Бержер. Голова кружилась. Сам не понимая, что делает, он зашел в мясную лавку и потратил последние деньги на кусок телячьей печени, которую съел сырой, развернув бумагу, в которую она была завернута, прямо на лестнице своего дома.
Габриэль проспал весь день и проснулся ночью, чувствуя, как холод проникает в его кости. Снаружи раздавались обычные для ночного Парижа звуки: торговцы нахваливали свой товар: нехитрую еду или собственное тело. Кто-то играл в кости в переулке под окном. Звук костяшек, падающих на мостовую, заставил его подумать о скелете, ворочающемся в гробу.
Габриэлю не хотелось оставаться одному. К счастью, в Париже плохую компанию можно было найти в любое время. В кабаре, где темноволосая девушка танцевала танец живота, он обнаружил своих знакомых. Он почти ничего не знал о них, но их смех прогнал воспоминания минувшей ночи. Но через некоторое время Габриэль поймал себя на том, что смотрит на горло Рауля де Клева – графского сына и картежника, который был по уши в долгах. Ночь продолжалась, и Габриэль все больше и больше думал о движении крови под кожей Де Клева, о том, как сердце перекачивает свежую, горячую жидкость. Это так просто – разрезать плоть и выпустить алую струю, яркую, как кларет. Нужно только отвести его в сторону, пообещать денег в долг, прижать к стене переулка и… Габриэль отогнал эту мысль. Он попытался сосредоточиться на танцовщице, но пока она вращала бедрами, чтобы звенели колокольчики на юбке, он думал только о вене на внутренней стороне ее блестящей от пота ноги.
Габриэль вернулся домой, напившись почти до беспамятства. Когда он открыл дверь в комнату, в камине горел огонь, а на вытертом кресле сидел дьявол в серо-голубом пальто с пуговицами, обтянутыми тканью, элегантный, словно он явился прямо из Версаля.
– Меня зовут Люсьен Моро, – сказал дьявол, глядя на Габриэля глазами, в которых пылало адское пламя. – Полагаю, у тебя есть вопросы.
Габриэль стоял в дверях, не в силах двинуться с места.
– Я чувствую себя так странно, – фальцетом сказал Люсьен, улыбаясь, как будто его развлекал этот спектакль. – Что со мной? Как ты заставил меня испытывать эти чудовищные желания? Изыди, сатана!
Габриэль вошел и закрыл за собой дверь.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я очень пьян и вряд ли смогу задать все эти умные вопросы. Признаюсь, мне не по себе, но вы можете остаться, если вам угодно. Я искал вечного проклятия на улицах Парижа, и теперь оно само явилось ко мне и сидит у моего очага. Кто я такой, чтобы прогонять его?
Ему было не по себе, но комедия, которую ломал Люсьен, насмехаясь над ним, пробудила его чувство собственного достоинства. Габриэль решил не показывать этому странному созданию, что напуган.
Люсьен кивнул.
– Ты никогда не делаешь того, чего я от тебя ожидаю. А способность удивлять я ценю выше драгоценных камней.
Он поднял руку, и Габриэль заметил, что одно из его серебряных колец закрывало всю фалангу и заканчивалось кривым когтем угрожающего вида.
Люсьен провел этим когтем по запястью; порез налился кровью. Она была темнее, чем кровь, лившаяся когда-то из груди Александра, и отливала синевой. В комнате запахло кровью так же сильно, как после удара молнии в воздухе пахнет озоном. Габриэль помимо воли качнулся вперед.
– Пей, – сказал Люсьен, – ведь ты этого хочешь. Иди ко мне и пей.
В тот момент, когда Габриэль склонил голову и упал на колени, стиснув дрожащими пальцами запястье Люсьена, он понял, что прежде просто играл в злодея. За все время, проведенное в Париже, он пока не сделал ничего, что помешало бы ему стать прежним.
Затем его захватил вкус крови Люсьена, и он пропал. Он высасывал кровь из раны и в горле у него рождался стон. Он забыл Александра. Забыл мать, отца и сестру. Забыл звук выстрела, запах пороха и лежащее на снегу тело брата. Осталось только это.
Когда он проснулся незадолго до полудня, на его губах еще оставалась кровь. Кровь была и на подушке, которую он испачкал во сне. И все, о чем он мог думать – как бы достать еще.
Раньше Габриэля переполняла ненависть к себе, желания раздирали его на части, но теперь у него появилась цель. Он ждал ночи, чтобы напиться крови Люсьена и дать ему своей. Все остальное не имело смысла. Он жил так день за днем, больше не интересуясь салонами и кабаре, выпивкой и развратом.
Поначалу он чувствовал истощенность, но со временем голод отступил, как по волшебству. Идя по улицам, Габриэль чувствовал себя более сильным и ловким, чем когда-либо в жизни. Он мог переломить трость надвое, мог остановить испуганную лошадь, схватив поводья, и все это без малейшего усилия. Дома он снова и снова бросал нож в стену и каждый раз попадал точно туда, куда целился. Его клыки стали длиннее и острее, десны кровоточили. Он был рад этим изменениям и иногда рассеянно касался острых кончиков зубов пальцами, чтобы убедить себя в реальности происходящего.
Когда Габриэль склонялся над запястьем Люсьена, проделывая аккуратные дырочки в коже своими новыми клыками, ему казалось, что он ушел от себя прежнего дальше, чем когда-либо мог мечтать.
На седьмую ночь, вернувшись домой после заката, Габриэль обнаружил Люсьена, сидевшего в кресле. Он был в смокинге. На подлокотнике кресла сидела девушка в тонкой грязной блузке и в юбке из плотной коричневой ткани. Вместо румян не ее щеках была грязь, она же заменяла ей перчатки. На столе стояла коробка, из которой выглядывал шелк цвета зеленого яблока.
– Я сказал, что здесь она может принять ванну, – сказал Люсьен, – я прав?
Габриэль кивнул, его сердце забилось сильнее.
– Разумеется, если она этого хочет.
– Она хочет, – ответил Люсьен и подтолкнул девушку. Та послушно встала. – Я сказал, что нужно как следует вымыться, чтобы надеть платье, которое ты ей купил.
Габриэль посмотрел на коробку и снова на девушку. Она с таким вожделением смотрела на ткань, что казалась дурочкой. Он вспомнил ломившиеся от нарядов гардеробы своей сестры. Это платье едва ли стоило внимания – но только не для этой девушки.
