Дотронувшись до ее плеча, я сказал:
— Доброе утро.
Любое приветствие показалось бы банальным. Это по крайней мере было безобидным. Она обернулась ко мне, и на какую-то секунду я готов был обмануться: в ее улыбке мне почудилась радость узнавания. Но это была та же улыбка, какую она подарила зеленщику.
Я положил руку на ее сумку и произнес:
— Позвольте, я помогу? — И тут же почувствовал себя как докучливый школьник.
Она покачала головой и ответила:
— Благодарю вас, но фургон стоит на стоянке, очень близко.
«Какой фургон? — подумал я. — Для кого предназначаются фрукты? Конечно же, не только для них двоих с Ролфом. Или она работает в каком-то учреждении?» Но я не стал спрашивать, зная, что она не ответит.
— У вас все в порядке, Джулиан?
Она снова улыбнулась:
— Да, как видите. А у вас?
— Как видите.
Она повернулась, собираясь уходить. Это решение было абсолютно нейтральным — у нее не было желания обидеть меня, — но оно было намеренным и, как я понял, окончательным.
— Мне нужно поговорить с вами, — тихо сказал я. — Это очень важно и не займет много времени. Куда бы нам пойти?
— На рынке безопаснее, чем здесь.
Она направилась обратно, а я пошел рядом со скучающим видом, не глядя на нее, словно мы были двумя покупателями, прижатыми друг к другу толкающейся толпой. Войдя в здание рынка, она приостановилась у витрины, за которой пожилой мужчина и его помощник продавали горячие пироги с фруктами и сыром. Я встал рядом, делая вид, что страшно захвачен видом пузырящегося сыра и капающего соуса. До меня донесся запах, аппетитный и сильный, запах, который я хорошо помнил. Пироги здесь пекли еще в бытность мою студентом.
Я стоял и смотрел, будто прикидывая, что имеется в продаже, затем сказал ей на ухо очень тихо:
— Люди из ГПБ приходили ко мне… они могут быть очень близко. Они ищут группу из пяти человек.
Она отвернулась от витрины и пошла дальше, я держался сбоку.
— Конечно, — ответила она. — Им известно, что нас пятеро. Здесь нет никакого секрета.
Наклонившись к ней, я сказал:
— Я не представляю, что еще они узнали или о чем догадались. Остановитесь. От того, что вы делаете, нет никакой пользы. Возможно, времени осталось совсем немного. Если остальные не хотят, уйдите сами.
Именно после этих слов она обернулась и посмотрела на меня. Глаза наши встретились всего на секунду, но теперь, без яркого света и сочных светящихся плодов, я увидел то, чего не замечал прежде: ее лицо казалось усталым, постаревшим и осунувшимся.
— Пожалуйста, уходите. Лучше, если мы больше не увидимся. — Она протянула руку, и, забыв об опасности, я взял ее. — Я не знаю вашей фамилии. Я не знаю, где вы живете или где вас найти. Но вы знаете, как разыскать меня. Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, пошлите за мной на Сент-Джон-стрит, и я приду. — Я повернулся и пошел прочь, чтобы не видеть, как она уходит.
Я пишу это после обеда, глядя из маленького окошка в задней части дома на далекий склон Уитем-Вуд. Мне пятьдесят лет, и я никогда не знал, что такое любовь. Я смог написать эти слова и знаю, что это правда, но они вызывают во мне лишь сожаление, какое, должно быть, испытывает лишенный слуха человек из-за того, что не может слышать музыки, сожаление не слишком острое, ибо оно о том, чего я никогда не испытывал, а не о том, что потерял. Однако всему свое время. Пятьдесят — не тот возраст, когда жаждешь бурной любви, в особенности на этой обреченной и безрадостной планете, где угасают все желания и человека ждет вечный покой. Итак, я составлю план своего спасения. До шестидесяти пяти лет получить разрешение на выезд очень трудно; с наступлением времени Омеги только у престарелых осталось право ехать, куда им заблагорассудится. Но я не ожидаю никаких трудностей. Все же в том, что я кузен Правителя, есть некоторые преимущества, пусть даже если я никогда не упоминаю о своем родстве с ним. Как только я вступаю в контакт с чиновниками, это становится известным. В моем паспорте уже имеется штамп разрешения на заграничные поездки. Я попрошу кого-нибудь прочитать за меня летний курс, с радостью избавившись от этой скучищи. Я не приобрел никаких новых знаний, у меня нет никакого энтузиазма, мне не хочется ни с кем общаться. Я сяду на паром, потом возьму напрокат машину, вновь побываю в великих городах, посмотрю соборы и храмы Европы, пока есть еще проезжие дороги и гостиницы с персоналом, способным обеспечить хотя бы приемлемый уровень удобств. Я почти уверен, что смогу купить бензин, по крайней мере в городах. Я оставлю позади воспоминания обо всем виденном в Саутуолде, о Ксане и Совете и об этом сером городе, где даже камни говорят о быстротечности юности, знаний, любви. Я вырву эту страницу из моего дневника. Писать такие слова — значит потворствовать своим слабостям, оставить же их написанными — значит проявить глупость. И я попытаюсь забыть данное сегодня утром обещание. Оно было сделано разве что в состоянии помешательства. Не думаю, что она примет его. А если примет, то обнаружит, что этот дом пуст.
КНИГА II
АЛЬФА
Октябрь 2021
A
Глава 20
Он вернулся в Оксфорд в последний день сентября, ближе к вечеру. Никто не попытался помешать ему уехать, и никто не обрадовался его приезду. В доме пахло затхлостью, столовая в цокольном этаже отдавала сыростью и плесенью, верхние комнаты стояли непроветренные. Он поручил миссис Кавано время от времени открывать окна, но неприятно прокисший воздух в помещении был таким, словно они были плотно закрыты много лет. На полу валялись письма, казалось, некоторые конверты из тонкой бумаги приклеились к ковру. Длинные шторы в гостиной были задернуты от послеполуденного солнца, как в доме, где есть покойник, из дымохода вывалились кусочки камней и хлопья сажи, и он ходил, втаптывая их в ковер. Он вдохнул запах копоти и разложения. Казалось, дом разрушается у него на глазах.
На самом верху, в маленькой комнатке с видом на колокольню церкви Святого Варнавы и тронутые дыханием осени деревья Уитем-Вуд, было страшно холодно, но сама комната нисколько не изменилась. Здесь он сидел, равнодушно переворачивая страницы дневника, в котором отмечал каждый день своего путешествия, безрадостно, дотошно, мысленно ставя галочку у каждого города и каждой достопримечательности, которые планировал вновь посетить, словно школьник, выполняющий задание, полученное на лето. Овернь, Фонтенбло, Каркассон, Флоренция, Венеция, Перуджа, кафедральный собор в Орвието, мозаики Сан-Витале и Равенны, храм Геры в Песте. Он отправился в дорогу, не испытывая радостного волнения, не предвкушая никаких приключений, не выискивая никаких первозданных мест, новизна и открытие которых могли бы компенсировать однообразную еду и жесткие постели. Он переезжал, окруженный хорошо организованным и дорогим комфортом, из столицы в столицу — Париж, Мадрид, Берлин, Рим. Он сознательно не попрощался с теми красотами и великолепием, какие впервые узнал в юности. У него оставалась надежда приехать сюда снова — не обязательно же это его последний визит. Путешествие было побегом, а не паломничеством в поисках забытых ощущений. Но он знал, что то, от чего ему больше всего нужно было убежать, ждет его в Оксфорде.
