…Чтобы хоть как‑то отвлечься от этого ужасающего происшествия, заказываем ночное морское такси. Маленький кораблик везет от пляжа до набережной. Экономия пути. Я стыжусь обнаженного торса — честно говоря, побаиваюсь, чтобы не побили камнями «братья‑мусульмане», — поэтому робок. Прямо напротив нас сидят две девчонки, турчанки. Из современных, они красиво одеты, одна стреляет в меня глазами. Смотрю на нее, не отрываясь, тем более, что Настя села на корме, и смотрит куда‑то в прозрачное дно, угрюмо. Чертовая лесбиянка! Скучает, небось, по своей мегере. Я вспоминаю слова жены, некстати. Бегущий своего счастья никогда его не обретет. Интересно, почему мне всегда достаются самые умные? Небось, и эта девчонка, что сидит напротив, настоящая Софья Ковалевская турецкой науки. Я представил себе целую историю. Вот мы знакомимся — Настя оборачивается впереди соляным столбом. Мы не понимаем друг друга, но это не имеет никакого значения, ведь мне подарили русско‑турецкий разговорник. Никакого секса. Легкие прикосновения, много страсти. Целуемся до исступления. Она даже прокусит мне губу. Во время похода в кино. После будем бродить по проспекту Истикляль (стамбульский Арбат — прим. авт.), держась за руки, стыдливо, как школьники. Обжигающие взгляды. Объятия в переулках, где заканчивается все, даже тупики. Пройдет, зардевшись, мимо кинотеатра, где показывают фильмы для взрослых. Конечно, я свожу ее и в Молдавию. Прогулки у Днестра, сбор винограда. Колокольчики. У нее состоятельные родители. Я полажу с отцом, мне приглянется — нет, об этом еще рано, — мать. Прихожу в себя, потому что суденышко ныряет очень уж глубоко с волны, поднятой большим судном, идущим параллельным курсом. Шлепается сверху. Слышу удар, как по тыкве. Бросаюсь на корму. Так и есть. Распростертое тело Людмилы, от головы — настоящее течение крови. Красный Гофльстрим в зачатке. Сдохла, старая сука. Ура! По крайней мере, теперь могу не бояться ножа в спину. Возвращаюсь к своему месту. Настя не обратила внимания, она вся — в звездах, облаках, вот‑вот растает привидением. Улыбаюсь сдержанно турчанке. На чем мы закончили? Знакомство с родителями. Много крепкого турецкого чая. Серьезный разговор о преимуществах «Бешикташа» перед «Фенербахче». Я вспомню про архитектора Синана (выдающийся архитектор Османской империи — прим. авт.). Расскажу про мечеть, построенную им в молдавских Бендерах. Предъявлю счета, выписки, фактуры. Покажу ключи от квартиры. Все будет решено быстро. Я возьму ее до свадьбы, изнемогшую, потекшую, уступившую, большегрудую — мне явственно виделось, как заводят ее мои мысли, она читала их без особого труда, — на большой кровати, и мы кончим вместе. Я покрою синяками ее грудь. Из наших губ будет сочиться кровь. Безумный медовый месяц, а потом год‑два — спокойной жизни в поместье родителей, состоятельных людей, где‑то на Средиземноморском побережье Турции. Может быть, у Афродисиаса? Семья моей сладкой жены — не типичные турки. Они уважают гения, уважают творчество. Владимиру‑бею надо закончить книгу. Я стану работать в мраморной башне с видом на море. После двух‑трех часов труда — совершать конные прогулки с моей возлюбленной. Иногда, распалившись от вида ее скачки в седле, буду срывать с нее одежду прямо на скалах. Балансировать на грани. Капая с нас, пот любви разобьется внизу, на прибрежных камнях, тысячей маленьких брызг. Мы сами будем как море. Кораблик ткнулся в дощатую пристань. Фетхие‑набережная, объявил лодочник. Турчанки встали, я поднялся было за ними, но почувствовал якорь. Настя держала меня за руку. Куда это вы собрались, сказала она. После такой чудной морской прогулки как не размяться, пройдясь по… Я не слепая, и все вижу, прошипела она. Немедленно сядьте, мы отправляемся обратно, на этом же морском такси. Экий вы, оказывается, бабник! И как вас только жена терпит? Мысль о жене заставила сердце забиться. Простит или нет. Да и так ли уж важно? Может быть, эта — сидящая рядом — и станет новой судьбой? Я сел, турчанка, скользнув на пристань, скользнула еще раз — уже взглядом, по мне, по моей руке, переходящей в руку Анастасии. Отвернулась навсегда. Катер затарахтел и поплыл обратно. Прямо до буйков. Владелец судна показал жестом, что слезть можно тут — неглубоко — и даже галантно помог спуститься в воду. Было и правда неглубоко. Мы взялись с Настей за руки и побрели к пляжу. Идти по бедра, а потом и по колено, в воде, было довольно сложно, особенно после тяжелого вечера панкратиона с Людмилой. Так что мы плюхнулись на животы, и поплыли, отталкиваясь руками от дна. Как крабы. Смеялись. Красноперая рыба, давшая начало всем млекопитающим планеты, начинала так же. Недалеко же мы ушли, хотя столько времени потеряно. Настя поцеловала меня, перевернула на спину, я, чтобы не захлебнуться, присел. Она уселась сверху. Занялись любовью, слушая свист развязной молодежи с набережной. Заверещали где‑то сигналы полицейской машины. Потом еще одной. С развратным поведением в здешних местах строго, знал я, так что пришлось выбираться, и прятаться под лежаком. Но сирены промчались мимо. Притормозили у соседнего отеля. Что‑то мне говорило, что завтра — а может и сегодня — там найдут человека с располосованным горлом. И еще. Если мой турист бродил в Приене, а Приена и Дидим одно и то же, а труп женщины нашли в Дидиме, но Дидим и Приена это одно и то же, получается, что… Настя прикусила мне грудь. Я понял, что отчасти Людмила была права относительно моей некоторой неполноценности, мне придется еще раз попробовать переформулировать мысль. Итак… Но тут Настя снова прикусила мне грудь — правда, уже не тут, а там. Чуть ниже. И еще ниже. Я позволил ей немного подуть в тот самый рог, что она срезала с черепа павшего животного рогоносца. Огни вокруг пляжа погасли — это богиня рыбалки накинула на песок прозрачную сеть, — и мы пропали из вида прохожих. Покатались по песку, собирая собачью шерсть, окурки, да и просто песчинки. Она уселась прямо на берег. Велела мне вдуть, как следует. Я подчинился — посадил на палец золотую песчинку, подул прямо между ног. Песчинка пропала. Знаешь, кто я, сказала Настя. Мать жемчуга. Я потянулся к раковине, да та уже щелкнула зубами, оторвала мне палец. Легкие взорвались, как у ныряльщика, застрявшего на глубине. Кровь поплыла сгустками. Наконец‑то я видел изнанку тела. Мерзкие, липкие комки. Навстречу им шныряли маленькие, средиземноморские акулы. Не такие страшные, как в Океане. Акулы сферы обслуживания. На каждой нарисован телефонный номер автомастерской, реклама, немножечко того, чуть‑чуть сего. Акулы смеялись, переговаривались по‑турецки. Я заработал ластами, ушел на дно. Увидел мерцание. Это и есть жемчужина, которую вырастила Анастасия. Попробовал оторвать ото дна. Как бы не так! Пришлось доставать из‑за пояса ныряльщика нож, рвать пуповину. Та не поддавалась. Сталь высшего качества! Все равно, что перерезать Эйфелеву башню. Потеряв надежду сработать дело ножом, перекусил трос зубами. Как ни странно, получилось. Поплыл наверх, к свету, судорожно дергаясь. Глянь, а навстречу мне уже плывет Людмила. Колышется разложившейся тушей кита. Да она и есть кит. Ее уже загарпунили на подходе к Кипру, и она протухла, покачиваясь в безбрежном море Солнца. Вьются водоросли, ракушки пристали к гнилому мясу. Богиня вод избрала ее тушу своим домом. Туша гниет, и от этого запаха пеликаны, заходящие на взлетно‑посадочную полосу Фетхие, сбиваются с курса. Гибнут, не успев родиться. Небо упущенных возможностей! Полоса горит, к ней спешат «скорые». К отелю по соседству они тоже спешат. Так и есть, в кустах за отелем валяется девчонка с двумя улыбками. Ей так полоснули по глотке, что поломали шейные позвонки. Ужасающе! Неприятное зрелище, так что мы с Настей и не задерживаемся. На третьем этаже отеля, осененный догадкой, я останавливаюсь и стучу в номер Сергей. Он на месте. Меня можно простить — паранойя в этом путешествии легко объяснима. Всего‑то — гид сбежал через окно, как влюбленный испанский гранд наоборот, по лестничной веревке… всего‑то — расстреляли в амфитеатре, да покусились на жизнь. Утопаю в старом ковре, свет в коридоре включается от движения. Из‑за этого идешь по безобидному отелю, как по царству средневековой тьмы. Словно невидимый слуга с факелом — впереди. Представляю себе объяснение. Один киловатт электрической энергии, полученной за счет электростанции имени Ататюрка, созданной гением турецкого народа, стоит 17 куруш. Один киловатт электрической энергии, полученной за счет экспорта от шайтанов из… — проставьте на выбор, — стоит 30 куруш. Сколько киловатт нужно экономить молодой Турецкой республике, чтобы не потратить на вывоз капитала все те миллиарды, что она получает с десяти миллионов доверчивых белых дьяволов, каждый год приезжающих… Турки. Они хуже молдаван! Постоянно хвалятся богатством, и вечно экономят. Сущие дети. Пытаемся убрать в номере, получается недурно. Осталось еще кровавое пятно полотенцем затереть, и полочку в душевой на место приладить. Запах Людмилы — старомодный, как вся ее внешность, — витает над нами. Как тебя угораздило? Настя объясняет, что это долгая история, слишком печальная, чтобы ее сейчас мне рассказывать. Хмыкаю. Шлепаю ее по заднице, мну бока. Голова болит слишком сильно, чтобы уснуть. Тем более, в этой поездке сон стал исключительной роскошью. Снизу вопит от окна какая‑то женщина, я так понимаю, родственница жертвы. Фетхие город курортный, народ горячий, на дискотеке можно запросто получить ножом в живот, говорит мне Настя. Делится информацией путеводителя «Афиша». Надо обязательно украсть, это очень поможет в работе. Не хочу ли я позвонить жене, спрашивает меня Анастасия, выходящая из ванной с тюрбаном на голове, женственная, женственнее не бывает — белоснежная, распаренная. Снегурочка, снежная баба, облитая кипятком. Нет, она вовсе ничего такого в виду не имеет. Просто если я хочу, и ее присутствие меня стесняет… Меня ничего не стесняет, объясняю я. Хочу начать говорить, а потом вдруг наношу точный и верный укол. История эта слишком удивительная и грустная, чтобы я ее сейчас рассказывал. Туше! Анастасия смеется. Сегодняшний день не прошел даром. Сначала пытаемся заснуть под аккомпанемент выкриков под окнами, потом отгоняем от себя комаров, налетевших из густых зеленых зарослей плюща. Поднялся до самой крыши! А ведь отель десятиэтажный! Кроме комаров, в плюще живут крысы, мыши, тараканы, блохи, скорпионы, сороконожки, тропическая чума, бубонная чума, африканский таракан, мышь‑полевка, крыса чумная, крыса древесная, гадюка, полоз, ящерица обыкновенная… И все они хотят к нам, в номер. Какая нескромность! Я хватаю полотенце, разгоняю всю эту флору и фауну. Вижу бледные, грустные лица. А это что? Новая партия жильцов плюща! Бездомные, студенты, отчаявшиеся найти свою вторую половинку мужчины, женщины, потерявшие совесть. Бледные призраки. Отмахиваюсь и от них. Анастасия бурчит во сне. Прихожу в себя окончательно, стоя на балконе, что‑то привиделось во сне, и вот, едва не упал. Иду в ванную, еле продрав глаза, любуюсь собой в зеркало. Совершенно в нем не отражаюсь. Пока дошло, что это все пар, успел испугаться. Вернулся к кровати, снял трубку, едва замигал огонек — телефон и зазвонить не успел. Звонили с рецепции. Международный звонок, Молдавия. Скажите, что мы уже собрались и выехали из отеля, попросил я.
