– Я забыл представиться, – сказала она по-русски. – Не удивляйтесь, что я хорошо знаю ваш язык. Детство я провел в Москве, а семи лет отроду отбыл в отечество. Альберт фон Шлос к вашим услугам.
– Вспомнил, где я вас видел, – с искренней радостью воскликнул Бакунин. – Вы сидели рядом с гостем из Гамбурга. Я забыл его имя. Очень представительный господин.
– Господина зовут Отто Виль. А я весь вечер наслаждался вашим пением. У вас чудесный голос.
Похвала Бакунину была явно приятна.
– И надолго вы к нам?
Глафира поняла, что он понятия не имеет, когда именно немец Шлос явился в Петербург. Он явно считал, что оба гостя из Гамбурга явились в Россию вместе.
– Вы спросили, нуждаюсь ли я в помощи. Я бы погрешил против истины, если бы ответил отказом. Дела братства задерживают меня в России на неопределенное время, и я буквально изнываю здесь от скуки. А так бы хотелось познакомиться поближе с петербургским светом.
– Вы так молоды, – осторожно заметил Бакунин.
– Это быстро проходит. И потом, внешность обманчива. Я был бы счастлив видеть в вашем лице моего опекуна в столичных салонах.
– Не так их у нас и много, салонов этих. Я думаю, вы предпочитаете общество дам? Они обожают воспитывать молодежь. Мужчины скучны. Одно развлечение – карты. Но в коммерческие игры я больше не играю. Жизнь дала мне урок. У меня один удел – наблюдать.
Красивое лицо его изображало усталость и скуку, он не без тщеславия давал понять собеседнику, что все в жизни постиг, всем пресытился и все соблазны мира его больше не интересуют.
– Но я видел, как вы играете в бильярд в трактире у Вильмона. Это было великолепно!
Бакунин рассмеялся.
– Вольтер-насмешник говорит: «Для большинства людей исправиться – значит поменять недостатки».
– А вы знаете, что на вас ставят и выигрывают значительные суммы?
– Пусть их. В значительные суммы я не верю, но почему бы не дать людям слегка обогатиться?
– Но в этом есть что-то оскорбительное. Вы ведь не бойцовый петух и не лошадь, – бросила Глафира в запальчивости и тут же прикусила язык – кто она такая, чтобы выговаривать малознакомому человеку. Не дай бог обидится!
Но Бакунин не обиделся.
– Все мы немного лошади, – сказал он устало, предвосхищая этой фразой великого поэта. – Во всяком случае, я точно рабочий конь. Вы не представляете, сколько бумаги надо было извести, чтобы заключить этот самый Кучук-Кайнарджийский мир.
– Это вы о мире с турками, – радостно отозвалась Глафира. – Смешно, какая-то деревушка Кучук… как там дальше?
– Кучук-Кайнарджа. Деревня в княжестве болгарском, недалеко от Силистрии…
– Не говорите, все равно не запомню. Глиняные лачуги, козы бродят, куры, навоз… И вдруг все это вплывает в историю.
Глафира была на вершине успеха. Вот что значит носить мужское платье и читать газету. Она почти на равных может поддерживать разговор с умным и образованным человеком.
– России нужна была независимость крымских татар от Турции. Пока они зависели от Турции, не могло быть разговора о нашем свободном кораблеплавании по Черному морю.
– А Турция противилась?
– Еще бы! Но мир был заключен на выгодных для России условиях. Недаром говорят про моего начальника графа Панина, что он семи пядей во лбу.
– Ужасно интересно то, что вы рассказываете. В чем выгода этих условий для России?
– Ах, увольте. В этом нет никакой тайны. Все написано в «Ведомостях», а если наши газетчики что-то упустили, то вы сможете узнать это из немецких газет.
– Не скажите. Живое слово дорогого стоит. Вы очень интересный собеседник.
Похвала есть лакмусовая бумажка тщеславия. Бакунин любил, когда его хвалят. Он было открыл уже рот, чтобы продолжить нравоучать любознательного молодого человека, но дверь отворилась без стука, на пороге появилась Феврония.
– Ваша милость, карета готова.
Глафира незаметно показала ей кулак.
Бакунин сразу встал, вежливо поклонился и уже в дверях, видно, эта мысль только что пришла ему в голову, сказал:
– Мы можем продолжить наш разговор в другом месте. И если надо представить вас в свете, то почему бы не сегодня. У вас свободен вечер?
– Совершенно. – Глафира еле сдерживала себя, чтобы не выказать слишком откровенно своего счастья.
– Я заеду за вами часиков эдак в десять. Надеюсь, что до этого времени моя карета не развалится.
Это тайна великая, отчего вдруг сходятся люди. Иной войдет в комнату, еще рта не успел открыть, а он тебе уже симпатичен. И ты не хочешь замечать, что у него жабо несвежее и походка косолапа. А другой откроет дверь, и ты уже с порога видишь, что он и одет хорошо, и лицо вроде не глупое, и улыбается приветливо, но все это тебя почему-то не трогает. Явился в компанию, ну и садись. А что ты там скажешь, мне совершенно неинтересно. Современные экстрасенсы говорят – биополе: мол, есть такие биополя, которые замечательно контактируют друг с другом, а есть, которые откровенно отталкиваются. И тут бейся, не бейся, все не впрок. Я в биополя не больно верю, а потому тайну человеческой приязни до сих пор считаю для себя необъяснимой.
Это я к тому говорю, что «младой отрок» и светский лев на удивление быстро сошлись. Уже вечером Глафира вслед за Бакуниным взлетела по лестнице в дом обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина.
Нарышкин был удивительный человек. Он проказил в свите Екатерины еще в бытность ее великой княгиней, а сейчас исполнял при императрице роль, которую, кроме как шутовской, не назовешь. Он был чудак, потешник с отвязным языком, любая его выходка, даже неприличная, даже компрометирующая царский двор, воспринималась со смехом или с нарицанием, но никогда не была наказуема.
Дом Нарышкина был под стать хозяину. Мало сказать, что у него был открытый стол, там кормили всех подряд с утра до ночи. Впрочем, и ночью тоже. Кормили хорошо, и вино лилось рекой. Толпы народа ели, танцевали, пели, играли и целовались не только за занавесками, но у всех на виду. В доме обер-шталмейстера зарождались самые фантастические слухи и сплетни. Они клубились, как табачный дым, и, казалось, сами втекали с уши гостей.
Бакунин привел юного Шлоса к Нарышкину, полагая, что через этот дом идет кротчайшая тропа ко всем салонам Петербурга. Он думал, что мальчишка оробеет, и поэтому как бы поддерживал его за локоток. Но опека потребовалась только на первые полчаса. Какая-то хорошенькая чуть не силой увлекла немчика танцевать, и Шлос, что называется, ввинтился в бесшабашный быт открытого дома.
– Кто это с тобой? – спросили Бакунина между делом.
– Немец из Гамбурга. Совсем мальчишка, а вишь как развлекается.
– А не тот ли это немец?..
