Вот они на прогулке. Батюшка посадил ее себе на плечи и нес над толпой подгулявших обывателей. Вокруг летняя зелень, ленты, шары, балаганы. Тут же была её мама, живая, веселая и смеющаяся. А кто этот уже взрослый мальчик в матросском костюмчике? Неужели это её братик? Но он же…
Не отдавая себе в этом отчета, Мария поднималась все выше по стенам колодца. Голоса становились все громче и впивались в мозг острыми иголками. Она слышала обрывки разговора.
– …Ты не хочешь заморить червячка, Марта?
– Нет, я останусь. Наверное, она…
– Показалось, что она шевельнулась…
– Да, вот видите, снова…
– По-моему, она приходит в себя!..
– Боже мой, неужели…
– Да. Она снова застонала. О боже, Марта, у нее дрожат ресницы!
Мария сделала над собой неимоверное усилие и открыла глаза.
* * *
Девушка сидела на кровати, обложенная со всех сторон подушками, и в задумчивости передвигала по подносу тарелку с недоеденным завтраком.
Прошла неделя в тех пор, как она вернулась в этот мир оттуда, где её ждали отец, мама и брат. И иногда ей приходила в голову мысль, что, может быть, ей было бы лучше остаться там, с ними… Ведь она теперь одна в этом мире…
Тем не менее она выздоравливала. Профессор Ромп приехал в назначенный срок и, кажется, несколько расстроился, что больная к тому времени уже пошла на поправку, не дожидаясь его участия. Он велел Христине Ивановне кормить ее куриным бульоном и свежими фруктами и прописал полный покой. Затем сварливо принял внушительный гонорар и поспешил на вокзал, чтобы успеть на обратный поезд в Берлин – лечить высокородных аристократов – всех этих «фонов» и «цу», чьи мозги испортило вырождение и близкородственные браки, а также алкоголизм и сифилис.
У Марии не было аппетита, кусок не лез в горло. Папина смерть казалась невероятной, невозможной… Казалось, он сейчас откроет дверь и скажет…
Болезненная тошнота подступила к горлу, когда Воронова вспомнила его последние слова, обращенные к ней. Матерная брань, достойная мужика! Надо заставить себя не думать об этом! Она любила папу, и он любил ее. И ничто не может этого изменить!
Было еще одно обстоятельство, которое лишало ее покоя. Дмитрий. Он не приходил, не присылал узнать о ее здоровье. Почему же её любимый не написал ей? Где он? Петербург никогда не был особо здоровым местом. Вдруг он заразился чем-нибудь и сейчас умирает в больнице для бедных? Может, он просто валяется беспомощный на койке в своем подвале, не имея сил позвать на помощь?
Больная вздохнула и оттолкнула от себя поднос. Ее тошнило от одного вида куриного бульона.
Через несколько минут в комнату вбежала запыхавшаяся Марта. Мария почувствовала зависть. Марта может ходить и бегать. Или болтать на кухне с Глашей и выпрашивать у нее горячую ватрушку. А она прикована к постели, беспомощна и в полном отчаянии.
– Марта, подай мне, пожалуйста, перо и бумагу. Я хочу написать письмо, а ты подожди здесь. Отнесешь его сама по адресу и отдашь лично в руки.
Мария вскочила с постели. И тут же почувствовала сильное головокружение, перед глазами замелькали черные точки, как снежинки в метель. Колени подогнулись. Она очнулась, лежа на полу. Над ней склонилось испуганное лицо Марты.
– Зачем вы встали, Мария Михайловна?
– Ничего, все прошло.
– Вы упали в обморок! Вам нельзя вставать. Так сказал доктор. Христина Ивановна будет ругаться…
Марта принялась тянуть Марию за руки, пытаясь поднять, но все ее усилия оказались напрасными.
– Нужно позвать кого-нибудь!
– Нет, не надо. Я сама поднимусь.
– Но ваша тетушка говорит, что вы должны лежать, не вставая, еще шесть недель. Вам предписан полный покой!
– Ерунда.
Мария пыталась встать с пола.
– Доктор ошибается. Чем больше я лежу, тем слабее становлюсь. Стой!
Горничная бесшумно подбиралась к двери.
– Не надо звать тетю!
Девушка послушно остановилась.
– Иди сюда и помоги мне. Если я начну падать, поможешь мне. Я не калека, в конце концов! А ты ни слова не скажешь тете, я не хочу, чтобы она волновалась.
Через несколько минут Маша лежала в постели белая, как полотно, и усталая, будто пробежала пару верст.
– Ну вот. Я встала и сама вернулась в постель. Вечером я снова попытаюсь это сделать. И завтра тоже. А сейчас я напишу письмо.
Сочинение письма к Дмитрию не заняло много времени. Она запечатала конверт и написала адрес.
– Ну вот, возьми. И… пожалуйста, если ты его не застанешь, постарайся разузнать, где он и все ли с ним в порядке.
Ее голос задрожал.
– Я только хочу знать, что с ним, не болен ли, не ранен… И на тебе десять рублей, купи чего-нибудь себе.
– Хорошо, барышня. Благодарствуйте.
Марта с пониманием посмотрела на свою госпожу, улыбнулась и ушла. А Мария притянула к себе поднос и жадно, не различая вкуса, стала есть.
Марта не без труда нашла улицу, где жил Одинцов. Она бежала по тротуару, подгоняемая стылым ветром с Финского залива. По мере того как она шла к цели, фасады становились все более обветшалыми и облупленными. Вывески солидных магазинов, вроде чайной торговли Высоцкого или «Цветочные мыла парфюмерной фабрики Н. А. Ротмана», сменялись на какие-то нелепые надписи, вызывавшие улыбку. «Фортепьянист и роялист», «Продажа всевозможных мук», «Портной Дорофей Гриб из иностранцев», «Радикальное убийство и выведение мышей, крысей, тараканов и прочих нежелательных жильцов»
[3]
. Вдоль улочек тянулись рюмочные, извозчичьи чайные, портерные, распивочные или просто заведения, украшенные лаконичной вывеской: «Водка».
Наконец Марта подошла к дому на Третьей Куликовской улице, где, как сказала госпожа, жил Одинцов. Напротив маленькой боковой двери была свалена куча мусора. Должно быть, дворники несли свою службу из рук вон плохо. Девушка направилась к парадному, минуя гипсовых львов, и крутанула тронутую зеленью медную ручку звонка.
Прошло довольно много времени, прежде чем дверь открылась.
– Чего вам?
На пороге стояла средних лет женщина, завернутая в цветастый халат, державшая в костлявых пальцах недокуренную тонкую папироску. В воздухе висел кухонный чад и еще какой-то несвежий, затхлый запах. Присыпанные ранней сединой волосы были заплетены в бумажные папильотки. Выглядела женщина неважно.
– Я принесла письмо для господина Одинцова. Он живет здесь, не так ли? – тщательно подбирая слова, справилась горничная.
– А ты кто такая? – хмуро осведомилась женщина, обдав её застарелым перегаром и табачным дымком.
