В облике Марии угадывались сила воли и чувственность натуры, а пылающие потаенным огнем глаза могли свести с ума кого угодно.
«Как быстро выросла девочка», – подумала Христина Ивановна.
Но не успела она додумать мысль, как в дверях кабинета показался раздраженный Михаил Еремеевич.
– Христина, будь добра, распорядись, пусть приготовят кофе. Да, пусть принесут кофе! Куда запропастилась эта негодница Марта? Я не могу дозваться ее все утро. Полон дом прислуги, а толку никакого! И куда они все подевались? Может, тебе удастся кого-нибудь найти… Да, и пусть принесут коньяку. Нет, не коньяку, а водки…
– Хорошо, хорошо, Михаил… Только не волнуйся!
Христина Ивановна тяжело вздохнула. Дело в том, что она отправила горничную Марту Роотс, девушку из ревельских мещан, за бельем к белошвейке. Но с тех пор прошло много времени. Наверное, как всегда, строит глазки какому-нибудь мороженщику. И то сказать: у Марты было изящное фарфоровое личико, волосы цвета ржаной соломы, вполне подходившие к бледновато-голубым глазам. Ее стройную фигурку подчеркивало строгое платье, талию перетягивал белый кружевной передник – одеяние горничной очень ей шло.
Будь Михаил помоложе да поздоровее, она бы беспокоилась за невинность Марты, которая была дочерью любимой служанки её покойной сестры, которую, умирая, вручила заботам покойной Калерии, не зная, что той ненадолго суждено пережить свою любимицу. И теперь Христина Ивановна считала себя ответственной за Марту – так же, как и за Марию.
Христина Ивановна заспешила по длинному коридору, увлеченная идеей проучить дерзкую девчонку – воспитания без строгостей не бывает. Она совсем забыла о Марии и не видела, как та снова подошла к зеркалу.
Оглядывая себя, Мария между делом прислушалась к голосам, доносившимся из кабинета.
Значит, сегодня отец встал с постели. Последние два года здоровье его сильно ухудшилось, его все чаще беспокоили сильные боли в животе. И свояченица, и дочь намекали Воронову, что невредно бы обратиться к врачам, но всякий раз он решительно отнекивался.
– Ах, да оставьте! – восклицал он. – Что они понимают, все эти шарлатаны и надувалы? Что могут они мне сказать, чего я не знаю сам? Что за свою жизнь я выпил слишком много водки? Или что в юности работал, как вол, мерз в чертовой тайге и питался всякой дрянью? Или что не надо съедать по две отбивных за обедом, а надо морить себя голодом, платя кучу денег какому-нибудь ученому дураку в пенсне, чтобы он составил эту… как её, диэту из вареной морковки и шпината?! Я им что, кролик? Или осел?
Она решила пойти на кухню посмотреть, не оставили ли Глаша или Перфильевна чего-нибудь вкусненького для нее. Проходя мимо кабинета отца, она слышала, как Михаил Еремеевич совещался с кем-то из своих приказных.
– Тоже мне, выгодное дельце! – басил папенька. – Мы понимаем: медведь любит мёд, а кузнец железо куёт! А эти господа нас, видать, за дурачков считают! Золоторудная компания в Маньчжурии – выдумают же такое! Только и мыслей – найти самородок размером со свою глупую голову. Знаю я это все, я восемь лет провел на Алдане как-никак… А недоумки, рассчитывающие «взять фарт», как говорили разные варнаки во дни моей молодости, могут идти, куда им заблагорассудится. Хоть к черту в пекло! Так дела не делаются – ни в нефтяной добыче, ни в золотой, ни даже в торговле дровами и горшками! Ни полушки им не видать из капитала Товарищества! Я еще с ума не сошел!
Как поняла Мария, у отца в кабинете сейчас находился Виктор Петрович Арбенин – столбовой дворянин и отставной офицер, сменивший мундир и шашку на счеты и гроссбух. Этот тридцатипятилетний импозантный красавец, не по-русски темный брюнет с блекло-серыми глазами был любимцем папы и не так давно даже стал младшим компаньоном в Товариществе на вере «Воронов и К°».
Невольная улыбка проскользнула по лицу Марии, но тут же пропала.
Многие её подруги – гимназистки, которые заглядывали к ней в гости, считали Арбенина интересным за солидный вид, подтянутую фигуру бывшего кавалергарда и уверенную походку. Но Маше он почему-то не нравился.
Девушка направилась в кухню. Задняя часть их питерского особняка, построенного в пятидесятых годах каким-то заезжим голландцем, состояла из прачечной, кладовых и комнат прислуги. Дом этот, надо сказать, был воздвигнут по заказу богатого пензенского помещика по его вкусу, но вскоре после того, как стройка была закончена, хозяин окончательно промотался, и дом пошел с торгов и был выкуплен дедом Маши, став частью маминого приданого. Так что она, можно сказать, выросла в самом настоящем «дворянском гнезде».
К дому примыкал солидных размеров задний двор, где нашлось место конюшне, каретному сараю, флигелю для прислуги, где жили сейчас дворник и смотревший за их семейным выездом кучер Гурий, и маленькому садику с английским газоном. Но центром дома, несомненно, была кухня, в которой можно было приготовить еду на роту солдат, с огромной плитой и теплым ароматом свежеиспеченных булочек. (Хотя комната Марии, где имелся эркер с двумя пальмами в кадках и французской козеткой, нравилась ей больше.)
Пока Глаша готовила, Мария села за стол и стала думать о том, что в последнее время, когда рядом не было папы, Виктор Петрович слишком часто стал позволять себе нескромные взгляды. А на прошлой неделе намекнул на совершенно абсурдную вещь: свадьбу. Ей стало неприятно от одной только мысли об этом. Какая может быть свадьба с Арбениным, если она любит Дмитрия и только его?!
Не утруждая себя походом в столовую, Мария прямо на кухне наскоро перекусила холодным ростбифом с французской булкой, пончиками и стаканом холодного молока – европейский завтрак, как гласят новейшие кулинарные книги.
В том, что касалось еды, она была прогрессисткой – кулебяки, блины с икрой, огромные расстегаи и чуть ли не полуведерные тарелки щей, обожаемые её отцом, казались ей вульгарными. Она же не какая-то старозаветная купчиха вроде Кабанихи из любимой ею «Грозы» Островского…
Когда она возвращалась, Арбенин как раз вышел из отцовского кабинета. Одетый в безупречную чесучовую пару, статный, с пышной шевелюрой, с правильными, если не сказать, античными чертами лица, чуть удлиненным носом, этот господин, бывший ротмистр конной гвардии, сейчас почему-то напоминал ей утомленного жизнью частного пристава или приказчика из модного магазина.
Как Маша знала, Арбенин вырос в семье провинциального земского деятеля, человека либеральных взглядов, временами даже почти социалистических, гремевшего в свое время среди «общества» и даже один раз арестовывавшегося – после цареубийства 1 марта. Но вот его сына никакие прогрессивные идеи не волновали. Он страстно мечтал вырваться из провинциальной глуши и разбогатеть. Потому быстро вышел в отставку и заложил свое небогатое имение в Костромской губернии, чтобы с получившимся капиталом явиться к Воронову, ибо знал его тестя, отца покойной матери Маши. Выбор был безошибочный, и разбогатеть Арбенину вполне удалось, хотя, как она знала, многие родственники и друзья семьи не особо его привечали, посматривая косо за уход из полка и обращение к делам купеческого сословия.
