Мне бы, дурню, заныкать куда до поры, а там если что – знать не знаю, ведать не ведаю вашей серьги. Так нет же ж, в тот же день, почитай, к Науму Кучерявому снес за двадцать целковых. Богатая серьга была – с жемчужинкой голубой да рубином. А деньги в заведении с девками потратил. Даже и не помню, успел чего аль нет, уж больно напился.
Продрал глаза уже в полицейской части. Постоялица-то серьги хватилась и кучера своего назад послала, ну и… В общем, присудил меня суд к году тюрьмы. В тюрьме меня Серьгой кликать и стали. Полдюжины зубов там оставил, три ребра сломали… Но не подох. А как вышел, решил в Сибирь податься за золотом. Два года шел до Читы – побирался, батрачил, раз чуть не замерз… Трижды как бродягу хватали и секли, не сослали только, ссылать и некуда. Сибирь-матушка вот она. – Он хихикнул.
– Вот после третьего раза аккурат и встретились мы с твоим батькой – в одной кутузке сидели. В Омске это было. Тогда его Мишкой Писарем звали за то, что почерк имел хороший, и если кому чего надо было, письмо там аль прошение, он за пятак писал. Ну, если там какой документ подчистить или подпись подделать – тоже до него ходили. Так вот и задружились и дальше вместе решили идти… Добрались до Алдана, сперва в артель записались, потом еще с Котькой Хреном сами стали с лотком бродить. Да только вот смекнули, что от трудов праведных не будешь ты богат, а будешь ты горбат.
Ну, по душам поговорили и решили, что золото проще из мешков других добывать, чем из земли… В земле-то грязи много, скорее её найдешь да от пуза наешься, чем золотишко-то… – глубокомысленно изрек бандит. – Но опять же с умом решили к делу подойти, потому как немало было таких, да только в тех краях их к приставу да судье не водили. Там в тайге и кончали.
Стали мы по тайге ходить, как старатели. Землю роем, песочек промываем, жилу ищем.
Да только вот присматриваемся да приглядываемся, кто куда идет да откуда приходит, кто чего покупает. Кто чего говорит по пьяни аль трезвый. И смекаем, кого нам… тряхнуть. С разбором выбирали, чтобы враз помногу взять. Спиртоносов особливо выслеживали – сброд на приисках почище здешнего был, за водку золота не жалел.
И не попались мы ни разу. Дурачье-то как? Старателишку прибьет на тропе, хворостом забросает кое-как, да и пошло в кабак да к приисковым девкам гулящим добро пропивать! Давай портянки из красного бархата, стели ковровые дорожки до ресторана! Гульба, песни, драки до утра, а утром пинком под зад с высокого крыльца. Да по пьяни и проболтается, ну а там дорога одна: или нож под ребро от мужиков, или каторга царская. А мы-то поумнее работали. Мертвяка в урман оттащим, зароем далеко-глубоко, для чего и яму заранее копали…
Он гаденько захихикал.
– Вот ты скажи, Марьюшка, если и увидит кто, разве ж подумает, что золотишники не шурф бьют, а могилку роют? Вот… С умом надо дела делать! – наставительно поднял вверх указательный палец с желтым от табака обломанным ногтем. – Мишка, батька твой, все и придумал, головастый был… А добычу не в кабак несли, а в схрон тайный. Продавали помаленьку, чтоб на еду да на одёжу хватало, ну там на чарку когда-никогда. И не зыркай! – бросил он сердито. – Греху моему ты не судья – разжива-то у твоего батюшки от золота грабленого пошла, а оно не токмо его, а еще и мое! И моего там, может, и поболе! Ну, ин ладно, – вернулся к воспоминаниям. – Долго ли, коротко ли, а узнали мы, что тайный купец золото повезет, какое наторговал у люда промыслового, конторе царской нос натягивая. Само собой, не один, трое с ним было при берданах да у самого леворьверт.
Пятеро на четверо выходило – не сильно козырной расклад, прямо сказать. Однако сладили дело – взяли золото. Пуда три с гаком было – хороший куш. Даже и не подранило никого – подвезло нам.
Ну, прибрали мы мертвяков и решили, что хватит нам по урманам да горам бегать да судьбу-злодейку испытывать. Надо все добро, что добыли, по-братски поделить да разбегаться.
Да только вот когда тырбанить слам начали, тут-то спор и вышел… Да уж, нехороший разговор тогда у нас приключился, – задумчиво покачал головой Серьга. – Так поговорили, что к концу того дня из пятерых только мы с Мишкой и остались живы. У него пуля в ляжке, и у меня бок распорот. Еще Котька Хрен, но тот, почитай, мертвый – все кишки наружу и башка прикладом разбита. Ну, чего, мы кое-как очухались, раны перевязали, Котьку придушили, чтоб не мучился – поясок на шею, да с двух сторон и потянули.
И уговорились золото с собой сейчас не тащить, чтобы с грузом не волочиться по тайге. Опять же чтоб не прихватила невзначай горная стража или другие лихие люди. Упрятали его в приметном месте, отлежались да пошли себе. Условились так: держаться вместе, собраться как следует, и потом уже вернуться с лошадками да с припасом, и уж тогда разбежаться, поделившись.
Да вот не вышло…
Он вновь сделал глоток из фляги. Дыхнул на Машу запахом дешевого виски.
– Не вышло, – зачем-то повторил он. – Явились мы в Томск, а тут облава. В общем, пришлось нам бежать, почитай, в чем пришли, и в разные стороны. Я в тайгу рванул, Мишка – уж не знаю, где схоронился. А я бежал. До самого моря бежал, думал, загнусь, рана открылась. Но сдюжил. Ламуты кочевые меня подобрали, за нож да ружье через Джугджур провезли до Охотска. В Охотске, однако, не задержался. Городок махонький, все на виду, пристав местный уже зыркает на меня. Да и чего не зыркать – морда каторжная из тайги приперлась.
А ни денег, ни золота при себе. Нанялся я с горя на шхуну зверобойную котиков к Командорам бить. Думал, вернусь и сразу назад, к золотишку. И только об одном молился. Чтобы Мишку, батьку твоего, пришибли аль в каторгу упекли… Чтобы все мне…
На скулах его набухли желваки, глаза сузились, став двумя черными провалами…
– Но, видать, крепко я Боженьку прогневал! Шлюпку с охотниками, где я гребцом был, шквалом унесло. Неделю болтались, трое померло от холода да страха. Думали, что уже все… Но свезло, выловила нас шхуна американская, тоже зверобои.
Он помолчал с полминуты.
– Вот уж где ад был с геенной, так это там! Похуже, чем в остроге. Капитан – зверь конченый. Вульфом звали. И точно: любого волка загрызет. Боцман – шведская морда, весло об колено переламывал. Чуть что не так, хрясь в челюсть! И потом матросика водой отливать приходится. Команда – по пьяни завербованные или уж совсем конченые. Кому или в море, или в тюрьму, а то сразу в петлю…
Там-то я по-английски говорить стал, кулаками в меня эту собачью мову вколотили.
Однако ж всему конец бывает. Пришли мы в Сан-Франциско, и получил я за шесть месяцев каторги морской аж сорок долларов пятьдесят три цента. Умирать буду, не забуду сколько.
Зло сплюнул.
– Ну, что делать? Ребята со шлюпки решили в Россию-матушку добираться своим ходом, на пароходы нанимаясь. А я вот остался.
Тимофей усмехнулся.
– Сперва думал, поднакоплю денег да тоже вернусь. Как-никак золотишко-то мое меня дожидается. И начал я воровским делом промышлять. И знаешь, поперло! Потому как народец тамошний богатый да глупый. А я не как-нибудь: в семи водах крещен да ремеслу лихому хорошо учен. Мишка… Папаня твой то есть, тоже многому научил…
