— Это был человек? — осторожно спросил он. — Или то, что от него осталось?
— Это не важно. Важно то, что все еще можно поправить. Пойдемте на смотровую галерею, оттуда можно наблюдать весь процесс. И слышно все, что происходит в операционной.
— Ага, — сглотнул корреспондент. Ему было очень не по себе: хотя он разные виды видывал и даже в зоне военных действий побывал, тут почему-то казалось гораздо страшнее.
Смотровая галерея и вправду была расположена высоко и удобно, и корреспондент увидел, что пострадавший уже на столе, а бригада врачей поспешно занимает свои места. В операционную стремительно вошел (показалось — влетел!) высокий кряжистый старик. Полы белого халата развевались, как крылья, со свистом разрезая воздух.
— Слава тебе Господи! — с чувством сказала девушка из пресс-центра. — Главный будет оперировать. Значит, вытянет!
— А что, бывает, и не вытягивают? — уцепился корреспондент.
— Всяко бывает, — уклончиво ответила девушка. — Если случай запущенный — сами понимаете…
Внизу между тем уже началась операция. С человека сняли простыню. Корреспондент охнул.
— Это кто же его так? — содрогнувшись, спросил он у своей сопровождающей.
— Любимые… Чаше всего это дело рук любимых.
— Любимых??? Он что, маньяка любил? Или маньячку? Хотя, по-моему, женщин-маньяков в природе не бывает?
— Почему же не бывает? — удивленно глянула на него Анжелика. — Женщины тоже бывают одержимы маниакальными идеями. Ничуть не реже, чем мужчины. Просто мужчины маниакально пытаются переделать мир, а женщины — мужчин.
— Вот как? — опешил корреспондент. Он не знал, как реагировать на сообщение своей прекрасной спутницы. А она, не замечая его смущения, продолжала:
— Вообще-то мир настолько изобилен, что в нем есть все, всегда и для всех. Даже странно, почему люди не стремятся использовать то, что уже создано, причем для них же? Почему все обязательно надо перекроить на свой вкус???
— Но как же! — запротестовал корреспондент. — Ведь в этом и заключается суть прогресса! Преобразовать природу… Поставить ее на службу человеку…
— Но она и так служит человеку, — мягко возразила Анжелика. — Зачем же ее преобразовывать? Может, лучше научиться ее рационально использовать?
Внизу тем временем тело, лежащее на столе, отмыли, протерли, расправили, как могли, и стало видно, что все не так уж плохо, как казалось на первый взгляд. Хотя все равно страшненько. Местами виднелись глубокие раны, кое-где были просто отхвачены изрядные куски, кое-где — наоборот, наблюдались какие-то уродливые наплывы.
— Что с ним случилось? — спросил корреспондент. — Впечатление, что его дикий зверь растерзать пытался.
— Это «дикий зверь» еще называют иногда «любовью», — заметила Анжелика. — Разумеется, ошибочно — просто подменяют одно понятие другим.
— Вы хотите сказать, что вот эта жертва обезумевшей мясорубки ранена любовью? — недоверчиво переспросил корреспондент. — По-моему, персонаж из фильма «Техасская резня бензопилой».
— Очень образно, — похвалила сопровождающая. — Знаете ли, люди часто превращают любовь в обезумевшую мясорубку. И в резню бензопилой — тоже. Разве вы ни разу не наблюдали?
Корреспонденту очень хотелось возразить, но память услужливо воскресила несколько случаев из его богатой журналистской практики, да и собственный опыт имелся, и он предпочел промолчать.
— А что это они сейчас делают? — перевел он разговор на действо в операционной. Там как раз направили на лежащее тело небольшой аппарат, который залил весь операционный стол мягким золотистым светом невыразимо приятного оттенка.
— Лечат душу, — просто объяснила Анжелика. — Это Свет Любви. Он очень целебный. Он позволит душе расслабиться, расправиться, принять естественные очертания.
— А почему они стали неестественными? — сразу прицепился корреспондент.
— Кто-то долго пытался его изменить, перекроить «под себя», — вздохнула его прекрасная спутница. — А он, видимо, далеко не сразу сбежал. Любил, наверное…
— А как это — «перекроить под себя»?
— Ну как это обычно делается? Что-то запретить, что-то навязать, в чем-то ущемить, что-то заставить… А кое-что вообще искоренить, как вредное! Одно отрезать, другое нарастить… В общем, скроить по-другому. Но душа не брюки, ее не перекроишь! Она снова и снова будет стремиться вернуться в первоначальное состояние. Стать собой.
— Вы вот уже который раз говорите о душе. Но она ведь субстанция неощутимая и невидимая?
— Ну как неощутимая? Разве у вас ни когда душа не болела? Или не пела? Не разрывалась? Не рвалась ввысь?
— Рвалась, — с удивлением вспомнил корреспондент. — И от боли, и ввысь.
— Ну вот, а говорите, «неощутимая»… А насчет «невидимой» — так вон же она, на столе лежит! Сами видите.
— Так это… душа? — поразился корреспондент.
— Душа, — кивнула Анжелика. — Мы телами и не занимаемся, только душами. Тело прочнее, а душа очень ранима. Очень. Ранима и уязвима.
Корреспондент замолчал. Смотрел, слушал — что там, внизу. Золотой свет рассеялся, поредел. Зато хирурги активизировались. Шел очень интересный разговор.
— Чувство собственного достоинства сильно повреждено, — говорил один из хирургов.
— Ничего, сейчас подтянем, вот тут и тут, и закрепите, пожалуйста. Надо будет, конечно, потом мощную реабилитацию запланировать, но ничего, ничего, все поправимо…
— Вот здесь дыра просто… Как пробило! Что это она с ним делала?
— Посмотрите там, в истории болезни!
— Это она ему гордыню пыталась извести. Била в одну точку долго. Вот и продолбила.
— Гордыню! Неужели она не понимала, что его гордыня просто отражение ее несогласия с реальностью?
— Нет, конечно. Вот тут отмечено: она пыталась заставить любимого забыть про его образ жизни.
— А, теперь понятно, почему такая деформация черепа! Видимо, постоянно капала на мозги.
— Ничего, сейчас пластину поставим, будет как новенький.
— А зачем ей надо, чтобы он менял образ жизни?
— Ну, как обычно: ее кое-что не устраивало, хотелось там подправить, там подрихтовать… Как всегда!
— Ну, не понимаю: не лучше ли поискать подходящий вариант, чтобы все устраивало?
— Да у них там, внизу, чаше всего так: боятся, что если не сейчас, то уже и никогда, вот и хватают первое, что под руку попадется, а потом начинают его «под себя» переделывать.
— Но это же опасно! Так ведь души-то и калечат! А потом — к нам, на операционный стол.
— А кто об этом думает? Каждый, понимаешь ли, мнит себя пластическим хирургом…
— Но неужели она не чувствовала, что ему больно? Неужели ни разу не захотелось оставить его таким, каким он создан? Это как же надо ближнего ненавидеть?
