– На такси? В ресторан? Это романтично, - сказала Зоя,
переждав смех солдат. - Никогда не испытывала.
– Со мной всё испытали бы.
Сержант Нечаев сказал это, обволакивая Зою карими глазами, и
Кузнецов, почувствовав обнаженную скользкость в его словах, прервал строго:
– Хватит, Нечаев, чепуху молоть! Наговорили с три
короба! При чем здесь ресторан, черт возьми! Какое это имеет отношение!.. Зоя,
пейте, пожалуйста, чай.
– Смешные вы, - сказала Зоя, и будто отражение боли
появилось в тонкой морщинке на ее белом лбу.
Она все держала кончиками пальцев горячую кружку перед
губами, но не отпивала, как прежде, маленькими глотками чай; и эта скорбная морщинка,
казавшаяся случайной на белой коже, не распрямлялась, не разглаживалась на ее
лбу Зоя поставила кружку на печь и спросила Кузнецова с нарочитой дерзостью:
– Вы что на меня так смотрите? Что вы ищете на моем
лице? Сажу от печки? Или тоже, как Нечаев, вспомнили каких-то там королев?
– О королевах я читал только в детских сказках, -
ответил Кузнецов и нахмурился, чтобы скрыть неловкость.
– Смешные вы все, - повторила она.
– А сколько вам лет, Зоя, восемнадцать? - угадывающе
поинтересовался Нечаев. - То есть, как говорят на флоте, сошли со стапелей в
двадцать четвертом? Я на четыре года старше вас, Зоечка. Существенная разница.
– Не угадали, - улыбаясь, сказала она. - Мне тридцать
лет, товарищ стапель. Тридцать лет и три месяца.
Сержант Нечаев, изобразив крайнее удивление на смуглом лице,
произнес тоном игривого намека:
– Неужели так хотите, чтоб было тридцать? Тогда сколько
лет вашей маме? Она похожа на вас? Разрешите ее адресок. - Тонкие усики
поднялись в улыбке, разъехались над белыми зубами. - Буду вести фронтовую
переписку. Обменяемся фото.
Зоя брезгливо обвела взглядом поджарую фигуру Нечаева,
сказала с дрожью в голосе:
– Как вас напичкали пошлостью танцплощадки! Адрес?
Пожалуйста. Город Перемышль, второе городское кладбище. Запишете или запомните?
После сорок первого года у меня нет родителей, - ожесточенно договорила она. -
Но знайте, Нечаев, у меня есть муж… Это правда, миленькие, правда! У меня есть
муж…
Стало тихо. Солдаты, слушавшие разговор без сочувственного
поощрения этой шалой, затеянной Нечаевым игре, перестали есть - все разом
повернулись к ней. Сержант Нечаев, с ревнивой недоверчивостью вглядываясь в
лицо Зои, сидевшей с опущенными глазами, спросил:
– Кто он, ваш муж, если не секрет? Командир полка, возможно?
Или слухи ходят, что вам нравится наш лейтенант Дроздовский?
"Это, конечно, неправда, - тоже без доверия к словам ее
подумал Кузнецов. - Она это сейчас выдумала. У нее нет мужа. И не может
быть".
– Ну, хватит, Нечаев! - сказал Кузнецов. - Перестаньте
задавать вопросы! Вы как испорченная патефонная пластинка. Не замечаете?
И он встал, оглянул вагон, пирамиду с оружием, ручной
пулемет ДП внизу пирамиды; заметив на нарах нетронутый котелок с супом, порцию
хлеба, беленькую кучку сахара на газете, спросил:
– А старший сержант Уханов где?
– У старшины, товарищ лейтенант, - ответил с верхних
нар, сидя на поджатых ногах, молоденький казах Касымов. - Сказал: чашка бери,
хлеб бери, сам придет…
В короткой телогрейке, в ватных брюках, Касымов бесшумно
спрыгнул с нар; криво расставив ноги в валенках, замерцал узкими щелками глаз.
– Поискать можно, товарищ лейтенант?
– Не надо. Завтракайте, Касымов.
Чибисов же, вздохнув, заговорил ободряюще, певуче:
– Муж-то ваш, сестренка, сердитый или как? Сурьезный,
верно, человек?
– Спасибо за гостеприимство, первая батарея! - Зоя
тряхнула волосами и улыбнулась, разомкнув над переносицей брови, надела свою
новую с заячьим мехом шапку, заправила под шапку волосы. - Вот, кажется, и
паровоз подают. Слышите?
– Последний прогон до передовой - и здрасте, фрицы, я
ваша тетя! - крикнул кто-то с верхних нар и нехорошо засмеялся.
– Зоечка, не уходите от нас, ей-Богу! - сказал Нечаев.
- Оставайтесь в нашем вагоне. Для чего вам муж? Зачем он вам на войне?
– Должно, два паровоза подают, - сообщил с нар
прокуренный голос. - Сейчас нас быстро. Последняя остановка. И - Сталинград.
– А может, не последняя? Может, здесь?..
– Что ж, скорей бы! - сказал Кузнецов.
– Кто сказал - паровоз? Очумели? - громко выговорил
наводчик Евстигнеев, сержант в годах, с обстоятельной деловитостью пивший чай
из кружки, и рывком вскочил, выглянул из двери вагона.
– Что там, Евстигнеев? - окликнул Кузнецов. - Команда?
И, повернувшись, увидел его задранную большую голову, в
тревоге рыскающие по небу глаза, но не услышал ответа. С двух концов эшелона
забили зенитки.
– Кажись, братцы, дождались! - крикнул кто-то, прыгая с
нар. - Прилетели!
– Вот тебе и паровоз! С бомбами…
В лихорадочный лай зениток сейчас же врезался приближающийся
тонкий звон, затем спаренный бой пулеметов пропорол воздух над эшелоном - и в
вагон из степи ворвался крик предупреждающих голосов: "Воздух!
"Мессера"!" Наводчик Евстигнеев, швырнув на нары кружку,
бросился к пирамиде с оружием, на ходу толкнув Зою к двери, а вокруг солдаты в
суматохе прыгали с нар, хватая карабины из пирамиды. На короткий миг в голове
Кузнецова скользнула мысль: "Только спокойно. Я выйду последним!" И
он скомандовал:
– Все из вагона!
Две эшелонные зенитки забили так оглушительно близко, что
частые удары их толчками звона отдавались в ушах. Стремительно настигающий звук
моторов, клекот пулеметных очередей дробным цоканьем рассыпался над головой,
прошел по крыше вагона.
Бросаясь к раскрытой двери, Кузнецов увидел прыгающих на
снег солдат с карабинами, разбегающихся по солнечно-белой степи. И, испытывая
холодную легкость в животе, выпрыгнул из вагона сам, в несколько прыжков достиг
огромного, отливающего синью по скату сугроба, с разбега упал с кем-то рядом,
затылком чувствуя пронзительно сверлящий воздух свист. С трудом преодолевая эту
гнущую к земле тяжесть в затылке, он все-таки поднял голову.
В огромном холодно-голубом сиянии зимнего неба, алюминиево
сверкая тонкими плоскостями, вспыхивая на солнце плексигласом колпаков,
пикировала на эшелон тройка "мессершмиттов".
Обесцвеченные солнцем трассы зенитных снарядов непрерывно
вылетали им навстречу с конца и спереди эшелона, рассыпались пунктиром, а
вытянутые осиные тела истребителей падали все отвеснее, все круче, неслись
вниз, дрожа острым пламенем пулеметов, скорострельных пушек. Густая радуга
трасс неслась сверху сбоку вагонов, от которых бежали люди.
