Расправив плечи, доктор Брайт взглянула на скопившуюся корреспонденцию. Они пытались обратить смерть. Конечно, Кэтрин создала штамм бактерий, но без ее участия для практического применения открытия понадобились бы целые годы, если не десятилетия. Она сделала возможным дальнейшее продолжение экспериментов Кэтрин, и она получит вознаграждение.
Если узнавание, хотя бы на миг, действительно вспыхнуло в глазах Марджори, значит, они балансировали на грани успеха еще до того, как экспериментальные данные позволили предположить, что это возможно.
Если узнавание действительно имело место...
Тогда что?
«Марджори Нельсон мертва, и я искренно сожалею об этом. Она была ценным сотрудником, и мне ее будет недоставать. — Движением левой руки доктор Брайт вскрыла лежащий перед ней почтовый конверт. — Тело, которое теперь находится в герметичном боксе, является экспериментальным объектом под номером десять. И не более того».
* * *
— Я уже сообщила об этом полиции, мисс Нельсон, — лихорадочно перебирая бумаги на столе, сказала Кристи Олтмен. — Не знаю, обязана ли я говорить с вами.
— Разве полиция запретила вам говорить с кем бы то ни было?
— Нет, но...
— Вы должны согласиться, что, если кто-нибудь имеет право знать об этом, так это именно я. — Вики чувствовала, как сильно стиснула карандаш, и усилием воли заставила руку расслабиться.
— Да, но...
— Тело моей матери было похищено из вашего бюро.
— Я понимаю, но...
— Полагаю, что вы хотели бы сделать все возможное, чтобы помочь.
— Так и есть. Я действительно сделаю все, что смогу. — Кристи совершила ошибку, посмотрев Вики в лицо: она поняла, что не сможет отвести от нее взгляда. Серые, устремленные на нее глаза казались изваянными из замерзшего камня, и женщина почувствовала себя так же, как много лет назад, когда, поддавшись детскому дерзкому любопытству, прикоснулась языком к металлическому столбу ворот, — такой же глупой и попавшей в ловушку.
— Тогда расскажите мне все, что сможете вспомнить о Томе Чене. Как он выглядел. Во что был одет. Как вел себя. Что говорил.
— Все? — Это была безоговорочная капитуляция, и они обе знали об этом.
— Все.
* * *
— Не думаю, что ты носил что-либо подобное этому, когда был живым. — Кэтрин натянула на него тренировочные брюки с эмблемой Королевского университета. Сероватая кожа блестела после недавнего нанесения эстрогенного крема. — Я хочу сказать, учитывая все обстоятельства, ты был в неплохой форме, но при этом не выглядел спортсменом. Садись.
Номер девять послушно сел.
— Подними руки. Выше.
Когда он выполнил ее указание, между скобками разреза на грудине стали просачиваться капли агар-агара.
Девушка, не обращая на это внимание, надела на него через голову и руки трикотажную фуфайку.
— Вот так. Сейчас обуемся, и ты спокойно сможешь появиться в любой приличной компании.
— Кэти, мне неприятно сообщать об этом, но ты разговариваешь так, будто окончательно спятила. — Дональд оторвался от микроскопа и потер утомленные глаза. — Ты разговариваешь с анимированным трупом. Он не понимает тебя.
— А я думаю, что прекрасно понимает. — Она просунула одну костлявую ступню в кроссовку и плотно прижала застежку на липучке. — А если пока не понимает всего, то никогда и не научится, если мы не будем с ним разговаривать.
— Я знаю, знаю. Необходимая побудительная причина. Но мы не сможем вернуться к исходной мозговой деятельности, к чему-то, что мы не заложили в его программу. Это не подлежит сомнению. — Он поднял руку, чтобы предупредить протест девушки. — Мы получили некоторое свидетельство успешного взаимодействия с основными примитивными моторными функциями. Ты не нуждаешься в необходимости передавать каждому нервному окончанию мышцы отдельную инструкцию, и это, черт подери, поразительно. Но взгляни на это. — Он постучал пальцем по лбу. — Здесь, на верхнем этаже, нет никого. Жилец съехал.
Кэтрин фыркнула и одобрительно похлопала номер девять по плечу.
— Прекрасная форма обращения с пациентом. Теперь я понимаю, почему тебя вышвырнули из медицинского факультета.
— Никто меня не вышвыривал. — Молодой человек вставил под объектив микроскопа еще один срез. — Я совершил удачный маневр и оказался в аспирантуре по органической химии.
— Ты хочешь сказать, что пошел на это добровольно? А я вот слышала, что доктору Брайт пришлось спасать твою задницу.
— Барышня! — Изображая потрясение и ужас, Дональд широко распахнул глаза — Я и представления не имел, что вы знаете такие ужасные слова. — Он покачал головой и ухмыльнулся. — Ты слишком много времени проводишь среди одноклеточных оргазмов...
— Организмов!
— ...и тебе необходима настоящая жизнь.
Кэтрин подошла к боксу номера восемь и проверила электрические соединения.
— Кто-то должен оставаться здесь и заботиться о них.
Дональд вздохнул.
— Да уж, лучше ты, чем я.
* * *
Прикосновение.
Ее прикосновение.
По мере того, как импульсы продолжали поступать из сети, все большее количество слов возвращалось в память. Держать. Хотеть. Иметь. Правда, номер девять не знал, что делать с этими словами, но все же...
Ждать.
* * *
— Она заснула?
— Да. — Фицрой опустился на диван и скрестил руки на коленях; рыжевато-золотистые волоски под закатанными рукавами поблескивали в свете лампы.
— Вы вынуждены были... убедить ее?
— Собирался, но, в конечном счете, этого не потребовалось. Я только помог Вики успокоиться, а остальное можно отнести за счет полного изнеможения.
— Помог ей успокоиться? — фыркнул Селуччи. — Не является ли это неким эвфемизмом для обозначения чего-то такого, чего я не хотел бы знать?
Вампир его вопрос проигнорировал.
— Уже поздно, — заметил он. — Почему вы до сих пор на ногах?
Подняв ступни на кофейный столик и вытянув минные ноги, Майк проворчал:
— Не могу заснуть.
— А хотели бы?
Вопрос прозвучал довольно невинно. «Нет. Отнюдь не невинно. Ничто вообще не может быть невинным, если это исходит от Фицроя».
— Нет. — Селуччи постарался, чтобы ответ прозвучал столь же бесстрастно. — К тому же я подумал, что, если у вас возникла какая-нибудь идея насчет того, что нам следовало бы делать дальше, самое время это обсудить.
Генри повел плечами и окинул быстрым взглядом дверь в спальню, откуда до него доносилось биение сердца Вики, медленное и отчетливое; частый гневный стук, продолжавшийся весь день, наконец утих.
