В марте 1916 года по требованию Ставки с целью облегчения положения французов в районе Вердена войсками Северного и Западного фронтов была проведена Нарочская наступательная операция. Она не дала существенных результатов. Основными причинами стали недостаток тяжелой артиллерии, снарядов, наступившая распутица, а главное – плохая координация действий фронтов со стороны Ставки. Тем не менее, наступление имело и свои положительные стороны, оказав влияние на ход борьбы на западноевропейском театре войны. Оно вынудило германское командование перебросить на восток четыре лучшие свои дивизии, в результате чего германские атаки на Верден были временно прекращены. Это позволило союзникам восстановить и укрепить пошатнувшуюся оборону и подвезти резервы.
Нарочская операция, призванная отвлечь германское командование от Вердена, с самого начала широко афишировалась английской и французской прессой, ее результаты умышленно преувеличивались. Правительства этих стран были щедры на награды для своих верных союзников, ими были украшены гимнастерки тысяч русских солдат и офицеров. Алексей Ермолаевич был отмечен сразу двумя орденами: большим офицерским крестом французского ордена Почетного легиона и английским орденом Св. Михаила и Георгия 1-й степени с цепью. По-видимому, эти награды должны были стать стимулом для дальнейших активных действий русских войск.
Но Эверт по этому вопросу имел другое мнение. В конце марта, когда генерал М. В. Алексеев по приказу императора собрал командующих фронтами на совещание с целью обсудить ближайшие планы действий русских войск, А. Е. Эверт выступил противником наступления. Его поддержал командующий Северным фронтом генерал А. Н. Куропаткин. И только недавно вступивший в командование Юго-Западным фронтом генерал А. А. Брусилов высказался за наступление. Между генералами возникли разногласия, которые так и остались не решенными. Это отрицательно отразилось на событиях, происшедших летом 1916 года.
С началом наступления армий Юго-Западного фронта, вошедшего в историю как Брусиловский прорыв, А. Е. Эверт, сославшись на «возможность дождливой погоды в ближайшие два дня и незаконченность сосредоточения одной из дивизий с тяжелой батареей», приказал командующему 3-й армией отложить начало наступления на пинском направлении на шесть дней. Сообщая М. А. Алексееву об этом решении, он сумел доказать, что немедленное наступление войск Западного фронта нерационально до тех пор, пока армии А. А. Брусилова не прорвут оборону противника. Как это ни странно, но его доводы в Ставке были восприняты положительно.
3 июня штаб Западного фронта получил уточненную задачу. Ему предписывалось через 12–16 дней организовать крупномасштабное наступление из района Барановичей на Гродно. Однако и эта директива осталась не выполненной. Исходя из этого можно констатировать, что во время Брусиловского прорыва Эверт больше мешал, чем помогал войскам Юго-Западного фронта. Это окончательно испортило отношения между ним и А. А. Брусиловым, который напрямую винил Алексея Ермолаевича в том, что операция не вполне достигла намеченных целей. Не соглашаясь с этим, Эверт написал Брусилову большое письмо, в котором изложил свои соображения о причинах незавершенности операции. Однако Алексей Алексеевич даже не стал его читать, сославшись на то, что у него нет адъютанта, способного разобрать почерк командующего Западным фронтом. Этот намек имел свои основания.
Дело в том, что почерк Эверта и на самом деле был ужасный. Огромные, похожие на полки буквы почти не поддавались чтению. Кроме того, он иногда так увлекался, что мысли опережали руку, вследствие чего случались курьезы. Однажды в резолюции вместо слова «армия» он написал «Мария». Получилось нечто вроде того, что «приказываю вашей Марии не уклоняться от встречи с противником». К несчастью, имя жены командарма было «Мария», что породило немало насмешек среди штабных работников. Чтобы избежать подобных случаев, каждый из командармов Западного фронта имел при себе специального адъютанта, способного разбирать почерк Эверта. Сам же Алексей Ермолаевич также постоянно возил с собой капитана Некрасова, который сравнительно легко читал его почерк, диктуя документы машинисткам. Вот на него-то и намекал Брусилов, получив письмо от Эверта. Алексею Ермолаевичу каким-то образом стало известно о сказанном, и впредь он не предпринимал попыток сблизиться со своим южным соседом.
Со второй половины лета обстановка в полосе Западного фронта стабилизировалась. Редкие и непродолжительные бои на различных его участках лучше всего свидетельствовали об усталости войск обеих сторон, об истощении их материальных запасов. Последнее больше всего беспокоило Алексея Ермолаевича. Не особенно рассчитывая на помощь правительства и Верховного командования, он заблаговременно отдал войскам приказ готовиться к зиме. На позициях оборудовались землянки, в тылу утеплялись лазареты, сооружались бани. Интенданты командировались в тыл для заготовки теплого обмундирования, обуви, закупки скота и фуража. Все эти мероприятия находились под постоянным контролем командующего и его штаба. Специальные комиссии время от времени направлялись в войска, проверяли положение дел на местах, строго спрашивая с нерадивых командиров и начальников. Только благодаря заблаговременно предпринятым мерам, распорядительности и настойчивости Эверта и его ближайших помощников войска Западного фронта к надвигавшейся зиме оказались подготовленными намного лучше, чем на других фронтах.
Об этом периоде жизни А. Е. Эверта можно найти несколько страниц в мемуарах бывшего помощника генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта А. А. Самойло. Он пишет, что штаб фронта размещался в центре Минска, в здании гимназии. Ежедневно весь состав штаба собирался к обеду в офицерском собрании, куда приходил и сам Эверт. Проходя по большому залу мимо присутствующих чинов штаба, он благосклонно подавал руку генералам. Садясь за стол, делал знак протоиерею фронта, который благословлял трапезу. При этом сам Алексей Ермолаевич истово крестился, подавая пример всем остальным. Многие знавшие его считали, однако, что набожность командующего больше показная, чем действительная. И в другом разные люди пытались увидеть двойственность натуры этого человека. Тот же Самойло отметил, что однажды, собираясь ехать кататься верхом за город с генерал-квартирмейстером штаба фронта П. П. Лебедевым, он предложил сопутствовать им, как хорошей наезднице, родственнице одного из работников штаба, служившей сестрой милосердия в минском госпитале. За городом всадников встретил проезжавший на автомобиле Эверт и погрозил им пальцем. На следующий день за обедом в Офицерском собрании он заметил: «В военное время нельзя обращать внимание на женщин». Но через два дня после этих событий автор мемуаров был свидетелем того, как при встрече с красивой женщиной Алексей Ермолаевич не только пристально на нее посмотрел, но даже обернулся ей вслед. Встретившись при этом взглядом со случайно оказавшимся позади него подчиненным, он смутился, но все же изрек: «Как хороша!»
Тем временем войска фронта готовились к боям. Мнение командующего фронтом о их состоянии было, как свидетельствовали очевидцы, невысоким. Он считал, что действуют войска вяло и нерешительно, особенно по сравнению с немцами, энергичными до дерзости. По его мнению, соединения фронта утратили возможность к свободному маневрированию, приобрели склонность ведения боя плечом к плечу, постоянно опасаясь за свои фланги и тыл. Удары наносились разрозненно и разновременно, резервы использовались неумело, достигнутые успехи не развивались, а артиллерийская стрельба велась не по конкретным целям в интересах пехоты, а по площадям. Все это и приводило к тому, что успехи были незначительными, а потери огромны. «У многих, слышавших его высказывания, – подчеркивал А. Самойло, – закрадывалась мысль о том, что говорил Эверт о своих войсках как посторонний наблюдатель или как человек, потерявший надежду что-либо изменить к лучшему».
