Тогда она вспомнила, что по городу бродит Тьма.
В поисках ключей Дару лихорадочно скребла пальцами по бетону, заглушая прочие звуки. Ей уже не надо было их слышать, чтобы знать: это все еще здесь. Кончик пальца коснулся металла. Оставляя клочки кожи с костяшек на шероховатом бетоне, она сгребла ключи и кое-как вскочила на ноги.
Потом не могла найти ручку…
Потом не могла найти замок…
Потом проклятый ключ не подходил…
Потом что-то коснулось ее спины.
Она взвизгнула и обернулась с поднятой рукой.
— Поосторожнее, мисс! Я просто думал, что вам тут не помешает свет. — Охранник поднял фонарик и посветил на дверцу.
Дару сделала глубокий вдох и заставила себя перестать дрожать. Старик понимающе улыбнулся — ее реакция его не удивила и не огорчила.
— Тут сильно жуткое место, когда света нет, — добавил он, оглядевшись вокруг.
Она проследила за его взглядом, отметив, что тьма стала скорее серой, чем черной. И машина была видна, не отчетливо, но все же видна. Облизнув пересохшие губы, она кое-как пробормотала «спасибо», отперла дверцу и забралась внутрь. И отъезжая, увидела — или подумала, что видит, — в свете фар тень там, где никакой тени быть не должно.
* * *
Не имея веских причин для задержания — ни незакрытых ордеров, ни предыдущих задержаний, ничего, даже неоплаченных штрафов за парковку, — полиция вынуждена была отпустить Роланда. Он провел очень неприятные двадцать минут, заикаясь на собственном имени, забывая от волнения адрес. Каждый раз, когда он открывал рот, полицейские с новой силой начинали подозревать, что он в чем-то да виноват. Гитару они ему велели положить, и у него даже не было в руках ее успокаивающей тяжести.
Наконец они его отпустили, напутствовав суровой фразой: «Смотри не попадайся!»
Когда квартал остался позади, Роланд сообразил, что один, а может быть, и оба копа моложе его самого. Но осознай он это раньше, ему бы все равно с того пользы не было. Потрясенный и выведенный из равновесия, он шел на Йонг-стрит, чтобы затеряться в безликости толпы. Сейчас он предпочел бы Тьму еще одной встрече со Столичной Полицией Торонто.
Ансамбль из четырех музыкантов все еще бацал свою версию рока у северного конца Центра, но публика поредела. Пока он смотрел, от нее отделилась еще одна группа подростков и влилась в медленный людской поток, идущий на юг. На север не шел никто.
Озадаченный этим обстоятельством, Роланд последовал за толпой.
Пространство перед главным входом было запружено людьми, кто-то подергивался в такт, кто-то кивал, и все стояли и тихо слушали одинокий голос под акустическую гитару.
Роланд стал проталкиваться вперед, временами используя футляр как таран, и остановился за один ряд до певца. Он не заметил в нем особой притягательности. Темноволосый молодой человек, примерно одного с ним возраста, стоял, перебирая струны новой черной «Овации»; голос приятный, но не потрясающий. По крайней мере по сравнению с качеством гитары. Удовлетворив свое любопытство, Роланд прислушался к песне.
Слов он не разобрал, да вряд ли они что-нибудь и значили, но чувства уловил легко. Отчаяние. Разочарование. Безнадежность. И поймал себя на том, что кивает в такт и соглашается всей душой. Но почему? Если всем все равно, то ему-то какое дело?
«Эвану не все равно», — произнес голос у него в голове.
«Работа у него такая», — ответил Роланд, желая голосу заткнуться и не мешать слушать.
«А Дару?» — продолжал голос.
«И у нее тоже», — радостно заметил Роланд, впервые в жизни одерживая в подобном диалоге победу.
«А Ребекка?»
На это у Роланда ответа не было. Ребекке не все равно, просто не все равно — без всяких причин.
Вдруг музыка перестала на него давить, и Роланд дернулся, стряхивая с себя наваждение.
Певец поднял глаза и улыбнулся прямо в лицо Роланду.
И Роланд попятился, быстро выбираясь из толпы, не обращая внимания на отмечавшие его путь вопли и проклятия. И не остановился до тех пор, пока не уперся спиной в афишную тумбу, оставив между собой и Тьмой барьер из тел. Сердце стучало так, что заглушало музыку, однако Роланд знал: она еще звучит.
И еще он знал, что должен что-то сделать.
«Не могу. Опять придет полиция, и разговорами на этот раз не кончится».
Он запыхался, как после бега.
«Не могу! Не могу я биться с Тьмой в одиночку. Эвана сюда надо!»
А вокруг него качались и отбивали такт люди, и лица их тускнели и тускнели.
«Не могу».
Но неуверенные руки уже сами расстегнули замки футляра, вынули из него Терпеливую и поставили перед ним как щит.
Это был его долг, потому что Тьма взяла то, что было его любовью, и стала корежить и уродовать. И допустить, чтобы это продолжалось, он не мог.
И заменить его не мог никто другой.
Но где найти силы, чтобы снять разочарование, черным дегтем плывущее над толпой? Какая мелодия способна вырвать разные поколения слушающих из-под чар Тьмы? Он выбирал и отбрасывал, снова выбирал и снова отбрасывал. Потом понял, что если у него есть лишь один шанс, то и песня может быть только одна. Пальцы нашли аккорды вступления, и Роланд взмолился, попросив помощи Джона Леннона, где бы он ни был.
На четвертой строчке ближайшие головы стали поворачиваться в его сторону.
На шестой они стряхнули с себя Тьму, и это стало расти и шириться.
Роланд позволил песне петься самой, отдавшись стихам и музыке и отключившись от всего остального. Песня должна стать всем сущим, не оставив места, куда может просочиться Тьма.
Закончив «Вообрази», он без паузы перешел к «Пусть будет» и увидел слезы на нескольких лицах. Подумал, что у него тоже, наверно, мокрое. Роланд чувствовал, как сила его пения, его игры отделялась от голоса и пальцев и росла, росла. Вот во что стоит верить, говорила сила. Надежда. Жизнь. Радость.
Роланд скользнул в «Не купишь мне любовь» и заметил, как стали притоптывать ноги вокруг. Заметил улыбки и понял, что победил.
Он перестал петь, когда голос сорвался на хрип, и нисколько не удивился, обнаружив, что пел чуть больше двух часов. Толпа стала расходиться со смехом и разговорами. Оставались, конечно, хмурые или неприветливые лица, но гнетущее чувство отчаяния исчезло.
Роланд размял затекшие пальцы и улыбнулся. Матч Битлы — Тьма: один — ноль в пользу Битлов.
— Я так думаю, — раздался у него за плечом тихий голос, — что нам надо бы поговорить.
Роланд улыбнулся шире. Теперь, после всего, он готов иметь дело с копами. Повернулся — и застыл.
Ему улыбалась Тьма.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Ты прекрасно играешь. — Адепт Тьмы кивком показал на Терпеливую, все еще лежащую у Роланда на руках. — С лучшим инструментом ты будешь непревзойденным.
