Говорю так, потому что последовательность, в которой ты будешь открывать их, важна чрезвычайно.
Не торопись.
Эту последовательность ты легко увидишь сам: нужно будет просто следовать естественному порядку отобранных, не повторяющихся больше сокращений – так, как они предстают в Коране.
Таким образом, твоей отправной точкой станет опера «Самсон и Далила», где первая из аббревиатур «АЛИФ. ЛАМ. МИМ. САД» указывает на седьмую минуту, ибо в Коране она открывает Суру номер семь – «Преграды».
Ты обязан начать отсюда.
Там, на седьмой минуте, помещен файл предваряющий, снимающий все преграды.
В нем даны полные описания каждой из девяти, предстоящих тебе, остановок и ключи к тем фрагментам Артемидоровой «Онейрокритики», к которым тебе нужно будет прибегать всякий раз.
Вот почему про остановки и аббревиатуры говорится, что их девять и еще одна.
Только после этого – и не раньше – ты последуешь далее.
Затем – ты уже заметил, очевидно, – тебя ждет «Вертер» на минуте тринадцатой – «АЛИФ. ЛАМ. МИМ. РА». Затем – «Сомнамбула», на девятнадцатой – «КАФ. ХА. ЙА. АЙН. САД».
Больше времени на перечень не трачу – порядок установишь сам. Последний, самый продолжительный файл зарыт на шестьдесят восьмой минуте «Травиаты», помеченной буквой НУН.
Помни: строго след в след, никуда не сворачивая и не отступая. Иначе сорвешься.
Возможно, какие-то из кругов придется повторить. Возможно, все девять. И не по одному разу.
Но прежде чем ты начнешь – еще пара важных замечаний.
Если «Онейрокритика» с моими пометками не дошла до тебя – из русских изданий Артемидора пользуйся только теми, где перевод выполнен Гаспаровым, Левинской, Зилитинкевич, Юнцем. Из английских лучше всего Пак – старый, но академичный.
Кроме того (пусть это покажется тебе нелепым или смешным), за неделю до отправления нужно будет хотя бы в малой степени очистить тело. То есть как минимум семь дней не есть никакого мяса, не пить алкоголя.
Не торопись.
Не бойся.
И если сейчас – то есть здесь и теперь – ты не находишься внутри оперы «Самсон и Далила» – остановись, чтобы больше не путать начала и концы.
Возьми вышеназванный диск, войди в «кузницу звука», чтобы начать, как положено, по порядку.
Пауза…
Full stop…
Разумеется, он нажал на «паузу».
Потом – на «стоп».
Встал из-за стола, покачиваясь, огляделся вокруг.
Был уже полдень субботы.
В семь вечера (не позднее семи тридцати) ему надлежало быть в Которе, на «Радио Монтенегро», в студии. Нужно было послушать в эфире хотя бы пару включений концерта из церкви Святого Духа, чтобы уже в девять выйти в эфир самому, представить новое эссе и поджидать на интервью главную гостью вечера.
Память, казалось ему, разрывается между сном и бессонницей.
Нельзя было даже понять, чего хотелось сильнее: улечься тут же, на полу, или дослушать расшифрованное до конца?
Или – напротив – следовало забраться в фонограмму «Самсона и Далилы», открыть, как и было предписано, первоначальное послание, «снимающее преграды», и погрузиться в него?
Либо заняться работой механической: вскрыть, один за другим, оставшиеся девять дисков, переписать потаенные файлы в общий архив?
Но это стало бы прямым нарушением указаний Иосифа: ведь ничего не было готово, и ни сил, ни времени не хватило бы даже на то, чтобы декодировку и простое копирование проделать тщательно, без риска ошибиться. Нет – решил он: послания Иосифа, эти хрупкие эфирные создания, надежнее будет до времени оставить там, где они были упрятаны, подобно тому как кофейный аромат лучше всего хранится в оболочке зерна…
Он закрыл извлеченное из «Сомнамбулы», не сохраняя никаких изменений, и удалил из памяти ноутбука и самое исходный файл: всё необходимо было вернуть в изначальное состояние – на диски… в зерно…
И тут он вспомнил главное из того, что успел счастливо забыть за эти дни и ночи: эссе к сегодняшнему эфиру!
Он заварил себе крепчайший кофе и поднялся на второй этаж.
Снова с приятным изумлением почувствовал, как успокаивает карандаш, трущийся меж пальцев, расшаркивающийся по бумаге.
«Иногда, – написал он, – можно заснуть тотчас же после того, как выпил кофе. Нечасто, но – случается. Особенно на берегу теплого моря.
И если сон застанет вас где-нибудь посреди веерных пальм, кипарисов и камелий – что может привидеться в таком сновидении?
Знатоки уверяют, что это непременно будет нечто, прямо противоположное жгучей природе кофе.
Скажем, снег.
С нежностью скажем…»
Но здесь карандаш выскользнул из его пальцев на стол с глухим перестуком – обманывать себя более было невозможно.
Он вскочил, отчетливо понимая, что сейчас, дома, в Ораховце, ничего не сможет довести до конца: не выдержит и бросится дослушивать первое открытое послание Иосифа или распаковывать остальные диски, а потом провалится и сорвет прямой эфир.
Нужно было уехать немедленно: в Которе, на «Радио Монтенегро», в кабинете, за эти несколько часов можно будет и переключиться, и сосредоточиться, и всё завершить.
Он заставил себя переодеться, но сесть за руль побоялся и вызвал такси.
«Только бы не уснуть, – шептал он себе по дороге, слегка ослепленный солнцем, оглушенный многоцветьем и пряничным дыханием струящейся вдоль берегов, веселой толпы. – Только бы не уснуть».
Смерть бариста, или Доля ангелов
До сих пор – признаёмся – остается еще немало тех, кто предпочел бы здесь поставить точку все-таки.
И тут даже памятливые не пеняют торопливым, хотя историю следовало бы и можно было бы довести до конца, выбрав один из хорошо известных девяти способов.
Но теперь, когда тот, кого мы соглашались великодушно именовать Даном, делается с каждой минутой всё ближе, и вот-вот окажется среди нас; когда вместо увертливой анаграммы можно будет произнести, не обинуясь, его имя – теперь продолжать, как полагалось бы, почти невозможно.
Ведь это было бы равносильно тому, чтобы пересказывать сновидение в глаза видящему его сновидцу. Никто тогда не сумел бы разглядеть происходящее в воображаемом, отличить правду от вымысла, а посреди них – отделить утешение от печали.
Вот почему иногда – напоминают опытные – требуется пренебречь дарами речи.
А в данном случае – ещё и дарами Адриатики.
