– Нет. Иди попрощайся с Дианой.
Он спрыгнул с дивана, бросился ко мне и с плачем обхватил меня за талию. Я часто задышала. Эдвард растерялся, схватился за голову.
– Диана, я не хочу уходить, не хочу, не хочу…
– Послушай, твой папа прав. Тебе действительно пора спать.
– Нет, – рыдал он.
Я покосилась на Эдварда: он не знал, что с этим делать, у него не было сил бороться. Они оба нуждались в помощи, и я решилась.
– Хочешь, я пойду с тобой, как в тот раз?
Он вцепился в меня еще сильнее, его ответ был понятен без слов.
– Пошли.
Он направился к лестнице, не удостоив отца взглядом.
– Ты кое о чем забыл! – призвала я его к порядку.
Он развернулся и бросился в объятия Эдварда. Я оставила их наедине и поднялась в его спальню. На лестнице раздался топот маленьких ножек, потом я услышала, что он чистит зубы. Я зажгла ночник, привела в порядок раскиданную постель и достала из-под матраса шарф.
Войдя в спальню, он сразу скользнул под одеяло, а я стала на колени возле кровати и погладила его лоб и щеки.
– Деклан, папа делает для тебя все, что может… Он знает, что тебе плохо… Ты должен ему помочь… Я знаю, то, о чем я попрошу, будет трудно, но позволь ему спать в своей постели. Ты же храбрый мальчик… И твой папа никогда тебя не оставит… Он всегда дома, когда ты спишь… Обещаешь попробовать?
Он кивнул.
– Хочешь, я спою колыбельную?
– А когда ты вернешься?
Я склонила голову к плечу и слабо улыбнулась:
– Не знаю… ничего не могу тебе обещать.
– Но мы еще увидимся?
– Да, однажды… А теперь спи.
Я несколько раз подряд спела колыбельную, гладя его по волосам. Его маленькие веки упорно боролись со сном, но потом все же захлопнулись. У него тоже не осталось сил. Когда я почувствовала, что дыхание Деклана стало ровным, я поцеловала его в лоб и встала. Перед тем как закрыть дверь, я постояла на пороге, глядя на него.
Из гостиной исчезли следы ужина, окно было приоткрыто, в камине пылал огонь, возле него стоял Эдвард. Он курил, его напряжение ощущалось почти физически.
– Он спит, – прошептала я. – Я постаралась объяснить ему, что ты тоже должен спать в своей постели.
Он прикрыл глаза:
– Не знаю, как тебя благодарить.
– Это не обязательно… Но если в твоем холодильнике найдется гиннесс, я бы не отказалась. С удовольствием выпью последнюю пинту перед возвращением в Париж.
– А во Франции его нет? – Он немного расслабился.
– Уверена, что там у него другой вкус.
Пару минут спустя он протянул мне кружку. Мы не чокались. Эдвард сел на диван. Я осталась у камина и закурила. Я старалась на него не глядеть, но все время чувствовала на себе его пристальный взгляд. Увидев на стеллаже каталог, я не смогла сдержать любопытство.
– Твой?
– Точно.
– Можно?
– Да пожалуйста.
Я швырнула окурок в огонь, поставила кружку на журнальный столик, схватила альбом, вцепилась в него и, сразу начав перелистывать, уселась в кресло напротив Эдварда. Первые снимки озадачили меня.
– Это Аранские острова?
– У тебя хорошая память.
Все внутри напряглось, когда на одном из фото я различила свой силуэт.
– Как я могу забыть? – тихо-тихо сказала я.
Я продолжила свое знакомство с альбомом. Эдвардово настроение читалось в каждом снимке. Мне показалось, что в этой подборке он рассказывает историю, нечто вроде фоторомана в буквальном смысле слова. Начало было пронизано светом и воздухом, в пейзажах, которые он открывал для зрителя, легко дышалось. Но постепенно атмосфера становилась более гнетущей: небо всюду мрачное, темное от черных туч, бушующее море, корабли, терзаемые штормом. А еще через несколько страниц кислорода опять прибавлялось, солнечный луч ударял в морскую гладь и подсвечивал небо. Последняя фотография – тень детской фигурки, бегущей по пляжу, волны лижут ступни ребенка, точнее, Деклана. Альбом Эдварда – это хроника его жизни, того, что он пережил за последний год. Как если бы он хотел изгнать таким способом свои страдания, заколдовать их, заточить в альбом и жить дальше. Я была целиком поглощена этим “чтением” и не заметила, что он вернулся к камину и теперь стоял, повернувшись ко мне спиной. Я поставила альбом на место, допила гиннесс, чтобы справиться с волнением, собралась с духом и подошла к нему:
– Эдвард… я очень сожалею о том, что исчезла тогда вот так, в один момент. Это было нечестно. Извини…
Он обернулся и уперся в меня взглядом.
– Не надо ни о чем жалеть, – жестко возразил он. – Очень хорошо, что ты познакомилась с моим сыном: теперь мои приоритеты тебе известны. Ты построила новую жизнь с Оливье, и я очень рад за тебя.
Его голос чуть дрогнул, к моему горлу подкатил комок. Его взгляд стал более настойчивым, он продолжил, но уже мягче:
– Ты тогда приняла правильное решение. У меня теперь Деклан… У нас нет и не может быть общего будущего.
Он был стопроцентно прав – мы бы наверняка в конце концов расстались. Какое-то время ни он, ни я не шевелились. Я набрала побольше воздуха в легкие.
– Уже поздно, я пойду, так будет лучше.
– Мы все друг другу сказали.
– Думаю… да.
Он подошел со мной к двери:
– Провожу тебя до машины.
– Если не трудно.
Налетел порыв ветра, на улице было черным-черно. Я открыла дверцу и бросила сумку на пассажирское сиденье.
– Мы с Джудит будем сообщать тебе о здоровье Эбби.
– Спасибо… и не забывай заботиться о себе, Эдвард.
– Постараюсь…
Я села в машину, не сказав больше ни слова. Последний взгляд – и все было кончено. Он закурил и подождал, пока я уеду.
Когда я приехала, Эбби и Джек уже спали. Я поднялась в спальню, стараясь не шуметь, собрала вещи и легла в уверенности, что сон заставит себя долго ждать. Печаль и чувство облегчения по очереди брали верх. Отныне в наших с Эдвардом отношениях полная ясность, я обрубила связывавшую нас пуповину. Радость от предстоящей встречи с Оливье компенсировала накатывавшую грусть. Наш роман с Эдвардом, который, по сути, так и не стал романом, теперь окончательно завершился. В какой-то момент сон настиг меня.
Пробуждение оказалось тяжелым; стоило открыть глаза, и сразу навалилась тоска. Приняв душ и одевшись, я сняла постельное белье и сунула его в стиральную машину. Наведя в спальне порядок, я спустилась с дорожной сумкой в руках. Эбби встретила меня широкой улыбкой и сытным завтраком. Я решила, что заставлю себя все съесть из уважения к ее стараниям; в крайнем случае по пути в аэропорт меня стошнит. Я расцеловала Эбби в обе щеки.
