Гиммлер не любил откровенничать. Даже 6 самим собой. Однако в этот раз в борьбе с собственной тенью он оставался по-рыцарски честным.
«Ты скажи себе то, что должен сказать, — генералы-заговорщики из штаба армии резерва видят в тебе не просто сочувствующего, но и единомышленника. Пока неясно, какими сведениями они располагают, например, о твоих попытках с помощью Шелленберга и его людей наладить контакты с западными дипломатами; какие еще сведения они могли получить о тебе из абвера или иностранных спецслужб, с которыми, возможно, уже связаны. Но совершенно очевидно, что тебя они не опасаются. И готовы принять твои условия. Вот в чем состоит правда, что привела тебя к подножию вершины, которой ты так и не достиг».
Вчера же Гиммлер побывал у фюрера и честно рассказал ему о заговоре. Вернее, о том, что сумел узнать о нем. А еще точнее, о той части, засветить которую было достаточно, чтобы в случае провала заговора фюрер никогда, ни при каких обстоятельствах, не смог обвинить его в предательстве.
«Но лишь в случае провала заговора», — ухмыльнулся Гиммлер своим мыслям.
Вершина все еще желтела в нескольких шагах от него. Однако рейхсфюрер не спешил преодолеть оставшееся расстояние. Сделай он это сейчас — и, возможно, изменился бы весь ход его мыслей. А Гиммлер опасался этого.
Теперь-то он отлично понимал, что топтаться у вершины его заставила не усталость, а философское восприятие самой вершины, представлявшейся ему той истинной вершиной, в которой он, сын бывшего тьютора при баварском суде и дочери савойского бакалейщика, сумел приблизиться, став одним из первых лиц империи, рейхсминистром.
Он достиг многого. Очень многого. Можно было бы возрадоваться и успокоиться. Но человек, который стоит сейчас на вершине рейха, — не достоий того, чтобы он, Гиммлер, мог спокойно мириться с этим, не испепеляя чувства собственного достоинства, не осознавая себя ущемленным.
Как ни верил он фюреру, как ни старался создавать из него в своем сознании божество, в конечном итоге из этого ничего не получилось. Божеством фюрер для него так и не стал. Другое дело, что сам он, Гиммлер, превратился в покорного, правоверного послушника «верховного жреца». Но разве это могло устроить его?
Сегодня утром рейхсфюрер окончательно пришел к тому же выводу, который заставлял преданнейших Германии генералов превращаться в стаю заговорщиков: «Гитлер не может больше оставаться у власти. Не в состоянии. Спасти рейх от окончательного краха можно, лишь резко изменив политический курс империи. А это невозможно до тех пор, пока во главе страны находится сие накачанное наркотиками, изъеденное пилюлями, почти выжившее из ума полуживотное».
67
Самое трудное для Гиммлера было решиться на эти слова: «накачанное наркотиками, изъеденное пилюлями, почти выжившее из ума полуживотное». Но когда они все же зародились в его сознании, рейхсфюрер вдруг ощутил душевное и физическое облегчение. Словно за ними стояла не банальная констатация того, что давно стало очевидным, а некое великое прозрение.
Достигнув его, Гиммлер почувствовал себя свободным от гипноза личности фюрера, от рабского поклонения ему. Получив приказ выехать за город в этом направлении, его водитель вначале решил, что шеф желает навестить осевшего здесь неподалеку, на вилле Каринхалле, рейхсмаршала Геринга. Однако, садясь в машину, Гиммлер и сам не знал, куда должен пролечь его путь. Главным для него было — вырваться из Берлина, еще хотя бы час побыть наедине с собой. Получить время для раздумий. Воспринять себя вне адского государственного механизма, созданного человеком, которого он теперь откровенно презирал.
«Конечно, определенный риск существует, — размышлял Гиммлер, стоя у вершины огромного холма. — Однако ты уже сделал все возможное, чтобы Для тебя лично он был сведен до минимума. Поэтому чувствуй себя раскованнее и давай-ка еще раз проанализируй ситуацию, расклад сил…»
Главное условие — убрать Гитлера Убрать любой ценой.
«То есть ценой любых жертв в стане генералов-заговорщиков», — цинично уточнил Гиммлер. В этом вопросе тоже должна быть полная ясность.
До того момента, пока он не получит труп фюрера, он не станет ни открыто, ни даже тайно помогать заговорщикам. Его помощь будет заключаться в бездействии. В демонстрации абсолютного безразличия к тому, что происходит в стае зарвавшихся штабистов армии резерва. Взамен генералы обязаны будут оценить эту услугу, поддержав его приход к абсолютной власти. И никуда им не деться. Кто из них способен претендовать на роль фюрера? Генерал Фромм? Генерал Геп-пнер? Смешно. Фельдмаршал Клюге? Абсурд. Реальная сила только за ним, Гиммлером.
Те из генералов, кто действительно поддержит его, получат надлежащие вознаграждения: должности, звания, ордена, виллы. Обо всем этом он позаботится. Но тот, кто воспротивится его восхождению…
В свое время так же попробовал воспротивиться шеф СД обергруппенфюрер СС Рейнхард Гейдрих, возомнивший себя создателем службы безопасности СС и правой рукой фюрера. Так вот, для начала он позаботился о том, чтобы Гейдрих был сослан в Богемию. Покушение, правда, организовывал не он, однако отношение рейхсфюрера к шефу СД наверняка было учтено. Похороны властелина СД были трогательно скорбными и пышными. Кто там завидует покойнику? Гиммлер не поскупится.
Если то, чего он ждет, совершится в ближайшее время, за ним пойдут не только подразделения армии резерва, но и весь вермахт, СД, войска СС, партия. Да, и партия тоже.
Кому, кроме него, могут отдать предпочтение сотни тысяч национал-социалистов? Борману? Исключено. Да он и не решится вставать на его пути, понимая, что обречен. Гесс? Серьезный противник. Но он бежал в Англию, и какими бы побуждениями ни руководствовался при этом, стать первым лицом рейха предатель не сможет. Разжиревший бездельник Геринг? С его славой «короля спекулянтов»? Наивно.
Нет, им никуда не деться от того, чтобы найти своего нового фюрера в лице рейхсфюрера. «Какая мистическая игра слов и смыслов!» — умилился Гиммлер.
— Это мой шанс, — он не заметил, что произнес вслух. — Мое время и мой шанс! — сказал уже более уверенно. — И я не упущу его. Никакая сила не заставит меня остановиться у подножия вершины! — почти прорычал рейхсфюрер, стиснув кулаки и напрягшись так, словно движением плеч и силой воли пытался разорвать связывавшие его веревки. — Потому что это — МОЯ вершина! — провозгласил он, стоя в нескольких шагах от вершины случайно попавшегося ему на глаза безымянного холма.
И никто из тех, кто проезжал сейчас по пролегавшему рядом шоссе, вообще никто в мире, не смог бы разгадать ни побуждений, заставивших этого человека взбираться по склону неприметного придорожного холма, ни мыслей, с которыми он смотрел на свою Голгофу.
Так и не сделав тех нескольких шагов, которые отделяли его от вершины, Гиммлер начал медленно спускаться вниз. Ступи он на эту вершину — увидел бы, что за ней все такой же холмистый, покрытый скудной растительностью пейзаж. Но самое опасное — ощутил бы, что некая высота уже достигнута. А он стремился к той, истинной ВЕРШИНЕ.
