…Прервав цепь воспоминаний, Власов несколько минут ехал молча, глядя перед собой невидящими глазами.
— Позвольте напомнить, господин командующий, — нарушил святость его молчания полковник Сахаров, — что еще недавно генерал Бискупский принадлежал к «кобургскому кругу» великого князя Кирилла, провозгласившего себя в 1922 году императором Кириллом Первым. И даже был премьером его правительства. Кстати, к нему очень благоволила жена несостоявшегося монарха Виктория Федоровна.
— Ну и что из этого? — вызывающе проворчал Власов, никогда не скрывавший своего истинно пролетарского взгляда на монархию вообще и на монархов — состоявшихся и несостоявшихся — в частности.
— Это я к тому, что генерал Бискупский довольно предвзято относится к людям из круга другого претендента на царский престол — великого князя Николая Николаевича, то есть из «парижского круга».
— Да пошел бы он…
— Я обязан был предупредить.
— О том, что во время революции генерал Бискупский командовал третьим армейским корпусом, со штабом в Одессе, и на Молдаванке его знали как заядлого карточного игрока, — мне тоже известно. Фельдмаршала Людендорфа он, очевидно, покорил за карточным столом. Но за консультацию, полковник, спасибо, — проговорил генерал, не оглядываясь на заднее сиденье, на котором, томно развалившись, восседал тучный полковник-адъютант.
Полковник всегда с удовольствием посвящал его в тайны эмигрантских интриг, изыскивая любую возможность познакомить с кем-либо из придворных если не императора Кобурга, то его противника — Николая Николаевича. У Власова порой даже закрадывалось подозрение, что Сахаров делает это, выполняя чье-то задание, стараясь как можно глубже втянуть в стихию борьбы за престол.
— Считаете, что генерал Бискупский действительно может быть полезен нам? Он все еще обладает достаточным авторитетом в эмигрантских кругах?
— Германии? Несомненно. Сблизившись с ним, вы, во-первых, получите доступ ко многим видным деятелям старой эмиграции. Во-вторых, подтвердите создавшееся мнение о том, что все попытки столь нелюбимого здесь, в Германии, «парижского круга» завязать с вами тесные контакты ни к чему не привели.
«Вот оно что! — ухмыльнулся про себя Власов. — Кажется, мы близки к разгадке».
— Существуют и сугубо деловые аспекты, — попытался исправить впечатление полковник. — С одной стороны, генерал Бискупский имеет доступ к полному собранию досье, созданному полковником Доливо-Долинским, возглавившим при Кирилле контрразведку кобуржцев. С другой — нельзя не помнить, что Бискупский довольно близко сошелся с министром Розенбергом. А сейчас к генералу потянулись и люди, всегда стоявшие близко к адмиралу Граффу.
— Это еще что за адмирал? Что-то я о таком флотоводце не слышал.
Сахаров самодовольно осклабился:
— Вы правы, господин командующий. Вряд ли Графф когда-либо выходил в море хотя бы на весельной шлюпке. Подняться до адмирала, оказавшись в эмиграции всего лишь в чине гусарского ротмистра, — такое еще никому не удавалось. Но заметьте: именно его император Кирилл назначил, очевидно, за неимением флота, еще и канцлером.
— Все мы, в конечном итоге, адмиралы без флота и командующие без армий, — с обескураживающей откровенностью отреагировал Власов. И надолго умолк.
Показались черепичные крыши дабендорфского лагеря, вышки, словно полуразрушенные шпили храмов; макеты танков во дворе, за оградой из колючей проволоки.
Лишь когда они вышли из машины и остались один, на один, без шофера, — а дежурный офицер почему-то не спешил к генералу с докладом, — Власов сказал:
— Иногда у меня создается впечатление, господин полковник, что вы и меня готовы прочить в претенденты на царский трон.
— Это вам кажется совершенно невероятным?
— Неожиданным, если хотите. Странным.
— Вся история российского двора соткана из таких дичайших странностей, что восхождение на престол первого из рода Власовых никакой революции в представлениях о превратностях судьбы нашего государства не произведет. А ведь случись так, что победа будет за нами, — в чем хотелось бы не сомневаться, — вопрос о правлении станет очень остро. Крайне остро. И что тогда? На кого уповать? Вы что, готовы просто так, за спасибо, уступить первое кресло державы любому прохиндею, назвавшемуся отпрыском династии Романовых? Или опять уповать на то, что гражданская война нас рассудит?
— Значит, вас все же подталкивают к тому, чтобы вы вели со мной подобные агитационные беседы, — успел констатировать Власов, прежде чем замешкавшийся дежурный офицер, которого едва разыскали, подошел к нему с докладом.
— В какой бы ипостаси вы ни оказались на вершине власти в России, историю царствования дома Романовых, как и историю временного бесцарствия, вам, господин командующий, надлежит знать.
35
Уже неделю Беркута содержали в тюремном подземелье полицейского управления, в камере-одиночке, где маленькое окошечко, пробитое в массивной каменной стене, одаривало его лишь квадратиком холодной серости. В то же время допрашивали его в последний раз двое суток назад, кормили сносно, во всяком случае намного лучше, чем остальных заключенных, а надзиратель даже бросил в камеру одеяло:
— Грейся, Беркут, под двумя, — прогремел своим лязгающим, словно тюремный засов, басом. — Но только помни, что «курортников» вроде тебя у нас обычно вешают. Да в таком состоянии, что и вешать-то уже незачем. Я бы с тобой даже не возился.
— Я припомню тебе эти слова, — незло пообещал Беркут, не притрагиваясь к одеялу. Хотя и знал, что обязательно воспользуется им — стены камеры источали прямо-таки могильный холод, настоянный на заплесневевшей сырости.
Когда на восьмые сутки, под вечер, его вновь повели на допрос, Громов был почти уверен, что на этот раз в кабинете следователя окажется гауптштурмфюрер Штубер. И был буквально потрясен, увидев за массивным столом в кабинете начальника полиции Рашковского.
Он узнал его сразу, этого бывшего старшего лейтенанта и бывшего командира роты прикрытия, уведшего свою роту с боевых позиций и оставившего маленький гарнизон 120-го дота на растерзание фашистам. Узнал, хотя за это время Рашковский заметно сдал, даже постарел, виски его посеребрились, а главное — на нем была форма офицера вермахта с погонами майора.
— Вот так вот иногда судьба сводит людей, лейтенант. При обстоятельствах, которые не мог бы предвидеть даже Господь Бог, — задумчиво сказал Ранпсовский, поднимаясь из-за стола и движением руки показывая Громову на роскошное, старинной работы, кресло, стоявшее перед его столом.
Кажется, он даже сочувственно проследил, как Громов медленно, небольшими шажками, — очевидно, по приказу Штубера его держали с постоянно связанными ногами (уж кто-кто, а гауптштурмфюрер знал, как хорошо он владеет приемами рукопашного боя), — приближается к креслу. Руки Громову тоже связывали каждый раз, когда выводили из камеры.
