— Как и я — свои взгляды. А посему претензии претендентов, даже живых, не говоря уже о почивших, меня, извините, совершенно не интересуют. Кстати, между прочим, отнюдь… — не отказал себе командующий в удовольствии скопировать Бискупского. Все равно разговор явно не пошел. Не сложился. Но если уж так получилось, то теперь его следовало хотя бы с достоинством завершить.
— Да, ходят упорные слухи о ваших давнишних переговорах с фельдмаршалом Людендорфом. Вы действительно вели их?
Вопрос оказался для Бискупского неожиданным.
— Имеете в виду наш «Русско-германский договор 1923 года?»
— Именно его. Кажется, речь идет о границах Германии, сложившихся в 1914 году.
— А вы что, решительно выступаете против возвращения Германии к этим границам? Немцам интересно будет узнать об этом. Весьма… Пардон. Кстати, между прочим…
— Скорее всего, выяснится, что эти границы их больше не интересуют. В связи с тем, что нынче у них иные взгляды на саму проблему. Лично меня заинтересовал последний пункт вашего договора. В котором шла речь о «народной монархии». Что под этим подразумевается?
— То есть вы знакомы с его текстом? Странно.
— Нет, я просто — ясновидящий. Так что подразумевалось под «народной монархией»? Там, как помните, не разъяснено.
Бискупский откинулся на спинку стула и, хитровато прищурившись, подергал себя за кончик седеющего бакенбарда.
— Заинтриговало? Очень, знаете ли… Вполне допускаю, вполне…
— Яснее, генерал. Ваша одесская манера выражаться частенько ставит меня в тупик.
— Народная монархия — как раз то, что действительно всерьез могло бы заинтересовать вас, господин Власов. Я как-то не сразу сообразил. Спасибо за подсказку, весьма. Кстати, между прочим…
— Подразумевается, что царь будет править, исходя из поддержанной всенародным референдумом конституции? И сам он будет избираться народом?
— Царь, избранный народом? Нечто новое в монархической теории.
— Почему новое? Тьма примеров. Вспомните хотя бы польских королей, избираемых на заседаниях сейма, с участием представителей провинций и сословий.
— Возможно, возможно, — поморщился Бискупский. Познания «краснопера» Власова в этом сугубо монархическом вопросе оказались для него полной неожиданностью. — Но для России этот архидемократизм не годится. Не доросли, знаете ли, рылом не вышли. Как, впрочем, и сами поляки, пшепрашам пана.
— Хорошо, оставим «пшеков» в покое, — прибег к компромиссу Власов, чувствуя, что Бискупский попросту заводится.
— В моем понимании народная монархия — это, скорее, монарх, действующий в интересах народа. Не отрывающийся от его мирских проблем. Но, знаете ли, в вашем случае, господин Власов, вполне возможен и такой вариант, когда царя, основывающего новую династию, может избрать сам народ. Подобно тому, как избирают депутата Думы. Или просто на заседании Думы. Правда, не уверен, что такой избранный царь будет пользоваться слишком уж большой поддержкой и уважением, да к тому же прослывет помазанником Божьим. Если свергают ниспосланных Богом, то уж избранного эти канальи лапотные, рязанские да владимирские, свергнут — и затылка не почешут.
Власов промолчал. За столом вновь воцарилась длительная, тягостная пауза. Строй солдат за окном, не жалея подметок, вакханалически громыхал «Салавей, салавей, пташечка, канареюшка жалобны паеть!..»
— То есть находите, что вариант с «народной монархией» может оказаться вполне приемлемым? — уточнил командующий РОА. — Особенно что касается меня?
— Многие крайне правые и монархисты, узнав о том, что вы претендуете на престол, увидят в вашем лице смертельного врага. Я уж не говорю о левых и русских большевиках.
— Еще бы, — откинулся Власов на спинку кресла. — Лично вы напустите на меня Шабельского-Борка и Таборицкого Как в свое время на Милюкова.
— Я знаю, что их причисляют к Kpyiy моих друзей. Но это не так, — побагровел Бискупский. Оказывается, и его можно вывести из себя, назвав всего лишь две мало что говорящие немцам фамилии. — И уж в любом случае позвольте закончить.
— Не возражаю.
— Да-с, среди части монархистов вы наживете себе немало смертельных врагов. Это понятно. Зато значительная часть
[33]
умеренно настроенных белогвардейцев изменит свое отношение к вам настолько, что станет поддерживать некоторые ваши усилия. Цинично рассчитывая при этом: пусть бывший большевистский генерал сначала добудет свободу России и возродит престол. А уж о престолоблюстителе мы как-нибудь и без него позаботимся.
— Заманчиво.
— Можете истолковывать мои слова как совет доброжелателя.
74
Внимательно выслушав Скорцени, фюрер воинственно улыбнулся. Это была нервная улыбка, которую штурмбанн-фюреру удалось увидеть на его лице за все время их встреч. Раньше ему как-то и в голову не приходило, что этот человек способен на выявление своих чувств столь первородным образом.
— Я давно догадывался, что рейхсканцелярию и Генштаб постепенно поглощает измена, — все еще озаренный своей зловещей, совершенно неестественной, улыбкой, проговорил Гитлер. — Однако не верилось, что она проникла столь глубоко.
— Я вынужден был сообщить вам об этом, мой фюрер, — придал скорбное выражение своему лицу Скорцени. — Этого требовал мой долг перед вами и рейхом.
— Значит, вы уверены, что нас предают служащие абвера?
— Не хотелось бы, чтобы это было так. При всем моем ува… — Скорцени осекся на полуслове и мгновенно уточнил: — При всем моем понимании трудностей, с которыми сталкивается адмирал Канарис и другие руководители военной контрразведки.
— И Кальтенбруннер того же мнения?
— Обергруппенфюрер может засвидетельствовать это собственными соображениями.
— Почему же он ни разу не заговорил со мной об этом? Возможностей для откровенной беседы у него было предостаточно.
Скорцени знал, что Кальтенбруннер являлся одним из тех немногих генералов, с которыми фюрер соизволял оставаться один на один. Обычно их беседы происходили после совещаний, а потому были особенно заметны, и на них обращалось внимание многих завистников. Шутка ли, Гитлер отпускал всех: Бормана, Кейтеля, Фромма, даже Гиммлера и лишь Кальтенбруннеру предлагал задержаться. Когда такая ситуация повторяется, она неминуемо становится предметом удивительных догадок и предположений.
