И когда только он все это успевал?
Ответ на этот вопрос попытался дать А. Труайя:
«Суматошная, бурная жизнь Бальзака, словно пружина, после мгновений немыслимого напряжения требовала ослабления, чтобы вновь вернуться к работе. Иногда он не мог думать ни о чем, кроме своего творчества, потом, не задумываясь, тратил время на визиты, спектакли, ужины, светские рауты. Любовь к жизни, жизненная энергия мешали ему сосредоточиться на одной какой-то деятельности, женщине, книге».
* * *
Лишь с романом «Сельский врач» вышел скандал. Бальзак обещал рукопись этого романа издателю Луи Маму за 1000 франков. Когда все сроки прошли, Мам потребовал рукопись себе, но Бальзак заявил ему, что отдельные главы романа еще нуждаются в доработке. Это стало началом длительного конфликта между писателем и издателем. В июне 1833 года Мам устроил Бальзаку вызов в суд, где необязательный писатель, естественно, дело проиграл. В отместку за это Бальзак поступил по-ребячески: он отправился в типографию и рассыпал набор готовых страниц романа.
Мам порвал с Бальзаком все отношения и объявил ему войну, в которой писатель был обречен на поражение, ибо право было не на его стороне. Тогда он попросил герцогиню д’Абрантес, которая в свое время и представила его Маму, вмешаться. По уверениям мадам д’Абрантес, она защищала Бальзака, «как сестра защищала бы любимого брата». Она убеждала издателя, что «Сельский врач» — самая прекрасная книга на свете. В награду она хотела, чтобы Бальзак навестил ее. Она писала:
«Приезжайте же поскорее, а главное — рассчитывайте на меня, как на лучшего своего друга».
Но он не приехал и даже не поблагодарил ее, а, напротив, начал высказывать претензии, очень обидевшие не привыкшую к подобному обращению герцогиню:
«Вы оказали мне дурную услугу, заговорив о моем произведении с этим отвратительным мучителем, носящим имя Мам. На его совести кровь и разорение многих, теперь он хочет прибавить к слезам обиженных им людей горести еще одного бедного труженика. Разорить меня он не может, ибо у меня ничего нет, но он попытался меня очернить, причинить мне боль. Я не еду к вам потому, что не хочу встретиться с этим висельником. Каторжникам отменили клеймо, но перо навсегда отметит печатью бесчестья этого скорпиона, принявшего человеческое обличье».
Герцогиня д’Абрантес ему на это ничего не ответила…
В сентябре 1833 года роман «Сельский врач» все же был опубликован. Это был серьезный роман, в нем не было и следа бальзаковского остроумия, и как раз это обстоятельство и отвратило от книги читателей и критику. Женщины не нашли в ней того, что привыкли искать у автора «Физиологии брака» и «Озорных рассказов».
Возмущенный Бальзак писал по этому поводу мадам Ганской:
«Все здешние газеты нападают на „Сельского врача“. И каждая из них норовит вонзить кинжал».
* * *
Можно было подумать, что новеллы, статьи и романы сами собой зарождались в мозгу молодого писателя. Казалось бы, вот оно — счастье. Вот оно — то, о чем он так мечтал: не ходить каждый день на работу в какую-то жалкую контору, не зависеть от «кнута» и «пряника» какого-то начальника, сидеть дома и с утра до вечера заниматься любимым делом. Казалось бы, вот она — свобода в самом абсолютном ее проявлении. Но так ли все обстояло на самом деле?
В марте 1830 года Бальзак писал в статье «О художниках»:
«Художник не посвящен в загадку своего дарования… Он не принадлежит себе. Он — игрушка в высшей степени своевольной силы… Таков художник: жалкое орудие деспотической воли, он подчиняется своему господину. Когда его считают свободным — он раб».
А ведь это он писал о самом себе…
Чем больше у него было заказов, тем больше ему необходимо было творить. Творить, творить, творить… Абсурдное, казалось бы, сочетание слов «творить» и «по заказу». Но для Бальзака это стало повседневной реалией его жизни. Необходимость как бы пришпоривала его гений. За одну ночь он мог написать новеллу, которая потом оказывалась подлинным шедевром.
Работать, работать, работать! Постоянно работать! Лихорадочно работать днем и ночью. Но где же здесь та самая свобода, ради которой все, собственно, и задумывалось…
* * *
Бальзак писал и писал, без пауз, без остановок, отвлекаясь лишь для того, чтобы перекусить и дать немного отдохнуть глазам.
Биограф Бальзака С. Цвейг описывает это так:
«Фантазия его, однажды запылав, горит не угасая. Она, как лесной пожар, перебегает от ствола к стволу, все жарче и все неистовее, все быстрее, все яростнее — и, наконец, огонь охватывает все вокруг. Перо в его нежной женственной руке так быстро мчится по бумаге, словно буквы едва поспевают за мыслью».
Но разве может подобное продолжаться долго? Конечно же, нет. Во-первых, опять начали ужасно болеть глаза. Даже не глаза, а все лицо вокруг глаз, как будто кто-то насыпал туда толченого стекла. Доходило до того, что написанное сливалось перед его померкшим от усталости взором в какое-то серо-голубое пятно, в котором невозможно было разобрать ни слов, ни букв. Во-вторых, периодически схватывало спазмом руку, и тогда перо начинало казаться неподъемной дубиной, что вызывало необходимость прерывать работу и отмачивать руку в тазу с горячей водой.
Чем больше Бальзак писал, тем больше он не дописывал слова. Мысль опережала возможности ее изложения. Быстрее, быстрее, быстрее… Не задерживаться, не прерывать полета фантазии…
О жизни Бальзака в это время С. Цвейг рассказывает следующее:
«Час, два, три, четыре, пять часов, шесть, иногда семь и даже восемь. Ни один экипаж больше не катится по переулку, ни шороха в доме и в комнате; разве только тихое скрипенье пера да изредка шелест отложенного листа. Снаружи уже светает, но Бальзак не знает этого. Его день — только этот маленький кружок от свечи, и нет никаких людей, кроме тех, которых он только что создал, — никаких судеб, кроме тех, которые он придумывает в процессе творчества; нет пространства, нет времени, нет вселенной, кроме той, что покоится в его собственном космосе».
Но так недолго и «сломаться», ведь даже самая мощная и надежная машина может иногда застопориться. Но у машины все относительно просто: дать ей «отдохнуть», смазать, протереть, заменить ту или иную деталь — и она уже снова работает, как ни в чем не бывало. С человеческим организмом все обстоит гораздо сложнее. Даже самая безграничная воля ничего не может поделать, когда исчерпан естественный запас сил. Наступает такой момент, когда не помогает даже сон, ведь постоянные мысли о работе все равно не дают мозгу расслабиться.
Попав в водоворот подобного «творчества», Бальзак чувствовал, что уже больше не может. Правая рука висела как плеть, глаза слезились, кровь оглушительно стучала в висках, голова раскалывалась от боли. Перенапряженные нервы сдали окончательно. Любой другой на его месте прекратил бы работу, уехал бы куда-нибудь за город, отвлекся, отоспался, подышал свежим воздухом. Но не таков был Бальзак, этот демон воли. Такие люди не сдаются. Они сражаются до конца, до победного конца. Они всегда приходят к финишу, пусть даже для этого придется насмерть загнать рысака… Или самого себя…
