«Став императором в 1804 году, НАПОЛЕОН I (1769–1821) к тому времени уже несколько лет был единоличным правителем Франции. Менее чем за десять лет он дослужился от нижнего артиллерийского чина до бригадного генерала, при этом никогда не был в стороне от политики. Он всегда стремился к тому, чтобы Франция стала первой державой в Европе. Созданная за годы Директории и Консульства мощная армия стала превосходным орудием для воплощения его замыслов».
(Цит. по: Гизо Генриетта. История Франции для юных. М.: Б. С. Г. — Пресс, 2008. С. 372).
В реальной же действительности мать Наполеона отказалась в тот день прийти в Собор Парижской Богоматери. Она даже не приехала в Париж. Почему? Так она выразила свое категорическое несогласие с целым рядом действий своего сына, смириться с которыми она не сочла для себя возможным.
А что же картина Давида? Да ничего. Просто она была написана придворным художником по заказу императора Наполеона, и тот лично распорядился, чтобы его мать была изображена на ней. Как говорится, для потомков. Чтобы все выглядело прилично и не вызывало ненужных для его имиджа вопросов…
Наполеон, в данном случае, просто не посчитался со своей матерью. А что, тот, кто надругался над сотнями тысяч чужих матерей, может надругаться и над своей собственной.
* * *
Деспотизм и презрение к людям — характерные черты Наполеона. Его жизненный принцип — принижать всё и вся. И проявлялось это, как видим, не только в государственных делах, но и в вопросах сугубо внутрисемейных.
«В ранце любого солдата лежит жезл маршала».
(Наполеон Бонапарт)
Маршал Мармон, отлично знавший Наполеона, в своих «Мемуарах» написал о нем:
«С точки зрения физической и моральной в нем сочетались два человека.
Первый был худым, непритязательным, необыкновенно активным, равнодушным к лишениям, презирающим благополучие и материальные блага, предусмотрительным, осторожным, умеющим отдаваться на волю судьбы, решительным и упорным в своих намерениях, знающим людей и их нравы, что играло огромную роль на войне, добрым, справедливым, способным к настоящим чувствам и благородным к врагам.
Второй был толстым и тяжелым, чувственным и настолько занятым своими удовольствиями, что считал их своим важнейшим делом. Он был беспечным и боящимся усталости, пресыщенным всем, не верящим ни во что, если это не совпадало с его страстями, интересами и капризами, ни в грош не считавшимся с интересами человечества, презиравшим на войне элементарные правила осторожности, во всем полагающимся на свою удачу, на то, что он назвал своей звездой».
Чтобы наглядно проиллюстрировать мысль о чудовищных капризах и деспотизме Наполеона, приведем лишь один весьма характерный пример — печально известную историю с первым браком Жерома Бонапарта.
Как известно, Жироламо (по-французски — Жером) Бонапарт был самым младшим из братьев Наполеона. В 1802 году ему исполнилось семнадцать. Это был красивый молодой человек с румяным лицом и густыми черными кудрями, любимец и капризный баловень всего семейства Бонапартов. До поры до времени Наполеон (а он тогда был первым консулом) тоже потакал всем прихотям Жерома, оплачивая его счета и покрывая в многочисленных «делишках», которыми увлекался молодой человек и его многочисленные друзья-приятели. Все изменилось после того, как младший из Бонапартов, приписанный к кавалерии консульской гвардии, по пустяковому поводу подрался на дуэли с другим офицером и получил от того пулю в грудь. После затянувшегося выздоровления Жером был самым категорическим образом направлен на флот.
Наполеон надеялся, что служба на боевом корабле вдали от Парижа пойдет на пользу избалованному мальчишке и сделает из него «просоленного морского волка». Жером подчинился, но его «служба» более походила на морской круиз, ибо ни один из настоящих морских офицеров не смел не только требовать что-то от брата первого консула, но и даже поручать ему что-либо мало-мальски серьезное. В результате восемь месяцев Жером находился на флагманском корабле адмирала Гантома в качестве гардемарина, а потом за одно лишь присутствие при захвате одного британского корабля его поспешно произвели в корабельные лейтенанты.
После этого Жером был направлен Наполеоном на Карибские острова с депешами для генерала Леклерка, мужа их сестры Полины, возглавлявшего экспедицию к острову Сан-Доминго.
На Мартинике капитан корабля, на котором находился Жером, неожиданно заболел, и брат Наполеона принял на себя командование. Он вышел в море, но в ноябре 1802 года вынужден был возвратиться из-за свалившей и его болезни. Однако приказы первого консула адмиралу Вильнёву, командовавшему эскадрой, были строги и конкретны: Жером должен плавать, а не прохлаждаться на берегу. И он снова вышел в море 12 января 1803 года, пойдя в направлении Гваделупы. Там Жером Бонапарт, ненавидевший морскую службу, отправил свой фрегат «Ястреб» во Францию, а сам пересел с парой своих друзей на американское судно. Фактически это было дезертирство с военного корабля, и любой другой офицер был бы сурово наказан за подобный поступок. Любой, но не Жером Бонапарт. Более того, в адмиралтействе началась паника: не дай Бог, брат первого консула еще попадет в плен к англичанам…
А тем временем Жером высадился в Норфолке (штат Вирджиния). Произошло это 20 июля 1803 года, а 27-го он прибыл в Вашингтон, где его принял сам президент Томас Джефферсон, знаменитый создатель демократической партии США. Он принял Жерома по-отечески, а потом пригласил его отужинать в непринужденной обстановке.
Затем Жером потребовал к себе французского посланника в Вашингтоне Луи-Андре Пишона. Приказам брата самого Наполеона не противятся, и Пишон вынужден был повиноваться. Жером информировал его о том, что решил зафрахтовать новое судно за счет французского консула в Филадельфии. Пишон быстро подсчитал, что это обойдется в десять тысяч долларов, но, к счастью для него, Жером быстро изменил свои намерения. В это время он связался с неким господином Барне, бывшим офицером французского флота, а ныне владельцем одного из лучших отелей в Вашингтоне, и отбыл вместе с ним в Балтимор (штат Мэриленд). И напрасно Луи-Андре Пишон убеждал Жерома, что общение с подобными людьми ни до чего хорошего не доведет, тот лишь сердился и отвечал, что никому не позволит вмешиваться в свои дела.
«Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это».
(Л. Н. Толстой «Война и мир», том III, часть I, глава VII)
