Говоря об этом переходе, «современники уподобляли его даже переходу Суворова через Альпы» [132. С. 7].
Сам Михаил Богданович потом писал в рапорте:
«Переход был наизатруднительнейший. Солдаты шли по глубокому снегу, часто выше колена, и сколько ни старались прийти заблаговременно, но будучи на марше 18 часов, люди так устали, что на устье реки принуждены мы были бивакировать. Неприятельские форпосты стояли в виду нашем. Понесенные в сем переходе труды, единственно русскому преодолеть только можно» [18. С. 87].
События под Умео генерал А. И. Михайловский-Данилевский описывает следующим образом:
«Шведами в Умео командовал граф Кронштедт. У него было не более 1000 человек; он стоял спокойно, как будто в мирное время. Остальные войска его были распущены по домам. Только что накануне узнал он от спасшихся с острова Гаддена солдат своих о приближении русских и не успел по скорости принять мер обороны, полагая, как после сам сознавался, переход через Кваркен невозможным. <…> Между тем, 10-го, с рассветом, Барклай-де-Толли атаковал и опрокинул передовую цепь его. Казаки и стрелки, выбившись из глубокого снега, в котором вязли двое суток, обрадовались, выйдя на гладкую дорогу, быстро понеслись за неприятелем и были уже в одной версте от Умео. Убедясь в превосходном числе русских сил и справедливо заключая, что если русские одолели препятствия перехода через Кваркен, то явились на шведский берег с решительностью искупить победу во чтобы то ни стало, граф Кронштедт не хотел вступать в дело, не обещавшее ему успеха, и вознамерился остановить дальнейшие действия наши переговорами. Он выслал переговорщика, предлагая свидание с Барклаем-де-Толли. Ему отвечали, что наступательное наше движение ни под каким предлогом остановлено быть не может, но если он требует пощады, то должен явиться сам. Вслед за тем граф Кронштедт приехал к Барклаю-де-Толли. “Вся Швеция, — сказал он, — желает мира; Густав Адольф лишен престола, о чем уже за восемь дней последовало всенародное объявление”. В удостоверение слов своих показал он печатное объявление о принятии герцогом Зюдерманландским правления, а потом изъявил готовность уступить нам Умео и заключить конвенцию о прекращении военных действий» [93. С. 402–403].
* * *
Вышесказанное нуждается в пояснениях. Действительно, начальник шведских войск граф Кронштедт прибыл к Барклаю-де-Толли и доложил ему, что король Густав IV Адольф лишился престола. Произошло это при следующих обстоятельствах.
В ходе войны король, несмотря на неудачи, упорно отказывался от заключения мира. Более того, он ввел непопулярный военный налог и к тому же разжаловал более сотни гвардейских офицеров из знатнейших семей за трусость, проявленную на поле боя. После этого в окружении короля стала зреть мысль об отрешении его от власти.
В заговоре участвовали многие высшие офицеры и чиновники, а во главе его стоял генерал-адъютант Карл-Иоанн Адлеркрейц. 13 марта 1809 года заговорщики ворвались в покои короля и взяли его под стражу. 29 марта Густав IV Адольф отрекся от престола, и вскоре он и его семья были высланы из страны.
Итог событий в Стокгольме таков:
«Произошел государственный переворот. Гвардейские полки свергли Густава IV. Новым королем риксдаг избрал дядю Густава IV, хорошо известного нам герцога Зюдерманландского, вступившего на престол под именем Карла XIII» [150. С. 352].
Показанные печатные манифесты убедили Михаила Богдановича в том, что граф Кронштедт говорил ему чистую правду.
О том, как он вслед затем поступил, пишет Фаддей Булгарин:
«Он решился пожертвовать собственным славолюбием общей пользе и достиг цели своего предначертания без пролития крови. Ему легко было одержать блистательную победу над изумленным неприятелем, но он предпочел средства человеколюбивые. По заключенному с графом Кронштедтом условию, город Умео и вся Вестерботния, составляющая почти третью часть всего Шведского Королевства, уступлены русскому оружию. Того же дня (10 марта) русское войско вступило с торжеством в город; в стенах его в первый раз развевались победоносные неприятельские знамена и в первый раз слышались звуки русского голоса. Шведы с удивлением смотрели на русских: каждый воин казался им героем» [30. С. 54–55].
Генерал А. И. Михайловский-Данилевский уточняет:
«В магазинах в Умео найдено было до 1600 бочек разного продовольствия, 4 пушки, 2820 ружей, довольно значительное количество снарядов и аммуниции, а запасов достаточно для месячного продовольствия нашего отряда. Барклай-де-Толли составил, под начальством полковника Филисова, отряд из сотни казаков, Полоцкого полка и двух орудий и отправил его по дороге к Торнео, где, по слухам, были шведские магазины с запасными снарядами, орудиями, ружьями, порохом, свинцом, амуницией и хлебом» [93. С. 405].
* * *
А вечером 11 марта было получено известие о перемирии вместе с неожиданным приказом о возвращении в Васу.
«Барклаю тяжело было выполнить этот приказ. Он принял все меры, чтобы обратное движение “не имело вида ретирады”. Поэтому главные силы двинулись не ранее 15 марта, а арьергард — только 17 марта. Не имея возможности вывезти военную добычу (14 орудий, около 3000 ружей, порох и прочее), Барклай объявил в специальной прокламации, что оставляет все захваченное “в знак уважения нации и воинству”» [150. С. 351].
Биограф Барклая-де-Толли В. Н. Балязин трактует задержку несколько иначе:
«Сколь ни был он (Барклай. — С. Н.) воспитан в духе беспрекословного повиновения приказу, все же решил дать солдатам еще трое суток отдыха» [8. С. 237].
Войска Барклая-де-Толли выступили двумя эшелонами и в три перехода достигли острова Бьорке, откуда направились на старые квартиры в районе Васы. Несмотря на страшный мороз, обратное движение по проложенной уже дороге было намного легче, чему способствовали также теплая одежда и одеяла, взятые со шведских складов, а также подводы для ослабевших и больных солдат и снаряжения. При выступлении из Умео местный губернатор, магистрат и представители сословий поблагодарили Михаила Богдановича за великодушие русских войск.
Следует отметить, что усилиями Барклая-де-Толли, показавшего себя превосходным военным администратором, его войска были тщательно подготовлены к маршу по ледяному пространству, пронизываемому морозным ветром. Солдаты получили под шинели овчинные безрукавки, были также сделаны изрядные запасы специального продовольствия — сухарей, сала и водки (все это на морозе не замерзает). Лошади были кованы подковами с шипами, а на колеса орудий и зарядных ящиков нанесены насечки, чтобы они не скользили на льду.
* * *
Е. В. Анисимов оценивает поход Барклая-де-Толли следующим образом:
«Переход отряда Барклая по морскому льду, через торосы Ботнического залива, в мороз, без отдыха, 18 часов кряду, вошел в историю русского военного искусства как уникальное, неповторимое явление» [5. С. 322].
Ф. В. Булгарин не может скрыть своего восхищения:
«Наш век — век чудес и славы воинской! Революционная война Франции и знаменитая борьба России с могуществом Наполеона отвратили внимание удивленной Европы от посторонних подвигов, которые не имели особенного влияния на участь большого европейского семейства. История, поэзия, живопись, ваяние истощились в изобретении памятников славы и доблести. Но придет время, что художники обратят свое внимание и на чудесное покорение Финляндии. Тогда вспомнят и о Кваркене. Надежнее и вернее всех искусственных памятников самый Кваркен сохраняет предание о неимоверной неустрашимости русского воинства. Благородные потомки не забудут славных дел; они станут повторять с гордостью имена героев, прославивших русское оружие, и с благодарностью скажут: его предок был с Барклаем на Кваркене!» [30. С. 55].
