Генерал М. И. Богданович подчеркивает:
«В составлении Фулева плана не имел участия ни Барклай-де-Толли, ни кто-либо другой из наших известных военных людей. Барклай, военный министр <…> не только не одобрял этого плана действий, но приводил его в исполнение против воли» [19. С. 101–102].
Собственно, Барклай-де-Толли особо и не приводил «педантично-абстрактный» план Фуля в исполнение, что дало основание историку В. В. Пугачеву написать:
«Если по Барклаевому плану велась фактическая подготовка, то план Фуля по существу не оказал никакого влияния на русские военные приготовления» [116. С. 34].
«Это мнение ученого наталкивает на мысль, что план Фуля в 1811 году должен был маскировать настоящий ход подготовки к войне» [13. С. 92].
Относительно наступательного варианта плана Барклая-де-Толли следует сказать следующее: он был разработан после того, как в октябре 1811 года была заключена русско-прусская конвенция. Михаил Богданович сам был одним из подписавших этот документ, но он прекрасно понимал, что Пруссия — союзник ненадежный, а посему вариант был очень скоро скорректирован «с учетом внешнеполитических изменений». Тут, кстати сказать, военный министр окажется совершенно прав: буквально накануне войны Пруссия перейдет на сторону Франции, что станет важной дипломатической победой Наполеона.
* * *
В том же 1811 году И. Б. Барклай-де-Толли, младший брат министра — он тогда был полковником и отвечал в картографическом ведомстве генерала К. И. Оппермана за рекогносцировку и составление планов — доложил, что, по его оценкам, армия Наполеона насчитывает 500 тысяч человек, а вместе со шведами и турками — 600 тысяч человек.
Как мы очень скоро увидим, русская военная разведка весьма реально оценивала силы противника. Противопоставить им на главном направлении удара Россия могла лишь около 200 тысяч человек, а посему планы военного министра свернулись к тому, что необходимо будет вести оборонительную войну. В письме императору от 18 июля 1812 года Михаил Богданович написал:
«В настоящее время, когда должно заниматься исключительно безопасностью государства, возникает вопрос о том, как сосредоточить скорее все действующие силы армий, а не рассеивать их за границей на рискованные предприятия» [17. С. 304].
Что он имел в виду? Наверняка русские войска, находившиеся в это время слишком далеко от предполагавшегося театра военных действий, — например, в Финляндии и даже в Сербии.
* * *
Еще раз подчеркнем: к этому времени, благодаря донесениям разведки, все симптомы скорого нападения Наполеона были уже явными и Барклай-де-Толли стал предпринимать усилия по дезинформации противника.
В «игру», в частности, был задействован уже известный нам Давид Саван, который, говоря современным оперативным языком, «должен был играть роль резидента, потерявшего связь с центром» [13. С. 100]. Через генерала Нарбонна он передал французам сведения, из которых следовало, что русские собираются дать сражение в приграничной полосе. Это весьма укрепило уверенность Наполеона, всегда делавшего главную ставку на генеральное сражение. Вот и теперь он писал своему брату Жерому: «Я перейду Неман и займу Вильно. <…> Когда этот маневр будет замечен неприятелем, он будет либо соединяться, чтобы дать нам битву, либо сам начнет наступление» [159. С. 470]. Поэтому легко представить себе степень удивления и раздражения французского императора, когда в начале войны он узнал об отходе русских войск.
* * *
Но вернемся к плану барона Фуля, который предусматривал создание Дрисского лагеря между дорогами на Санкт-Петербург и Москву: лагерь должна была занять армия Барклая-де-Толли, закрыв оба направления и приняв на себя главный удар, тогда как армия князя Багратиона должна была действовать в тыл и фланг французам.
Михаил Богданович не одобрял этот план, и, как пишет В. М. Безотосный, «вряд ли можно до такой степени принижать в тот критический для государства момент аналитические способности бесспорно умного человека, каким был Александр I, что он не смог разглядеть бросающиеся в глаза противоречия между проектами своего советника-теоретика и опытного практика — военного министра. Сомнительно, чтобы русский император <…> оказался настолько неграмотным в военном отношении и не отличил существенные расхождения во взглядах авторов» [13. С. 101].
Фактически император Александр держал про запас оба плана. Это значило, что «остановиться на каком-то одном плане действий власть не смогла. Отчасти это отражало умонастроение императора Александра, нередко в своих действиях предпочитавшего уйти от окончательного, твердого решения» [5. С. 434].
С другой стороны, такое двойственное положение весьма устраивало государя: неудачу всегда можно было бы списать на военного министра, а лавры победы присвоить себе. По этой причине, кстати, Александр I и прибыл в армию, постоянно вмешивался в ее управление и старался направлять ход событий, что крайне раздражало Михаила Богдановича, знавшего, что, согласно параграфу 18 «Учреждения для управления Большой действующей армией», «присутствие императора слагает с главнокомандующего начальство над армией» [140. С. 7].
В подобных условиях, естественно, Барклай-де-Толли «не мог чувствовать себя полноправным хозяином и считал себя первым помощником императора» [13. С. 103].
Император Александр I был умным человеком и понимал, что план отступления перед Наполеоном будет воспринят в штыки в русском обществе. Потом, 24 ноября 1812 года, он так и написал Барклаю-де-Толли:
«Принятый нами план кампании, по моему мнению, единственный, который еще мог иметь успех против такого врага, как Наполеон <…>, неизбежно должен был встретить много порицаний и несоответственной оценки в народе, который <…> должен был тревожиться военными операциями, имевшими целью привести неприятеля в глубь страны. Нужно было с самого начала ожидать осуждения, и я к этому приготовился» [13. С. 104].
А приготовился государь, бывший «едва ли не самым искушенным человеком в России в искусстве дворцовых интриг и мастером закулисных комбинаций» [15. С. 12], следующим образом: сначала «подставил» генерал-майора Фуля, который за шесть лет нахождения на русской службе так и не выучил ни одного русского слова, а второй жертвой общественного мнения сделал Барклая-де-Толли. Насколько цинично это было осуществлено — мы скоро увидим.
Александр Павлович вообще был мастером двойной игры. Недаром же Наполеон говорил про него:
«Александр тонок, как булавка, остер, как бритва, фальшив, как пена морская; если бы надеть на него женское платье, то вышла бы прехитрая женщина» [90. С. 226].
Очень верно подмечено! Мы же пока отметим то, что и своего военного министра император в 1812 году «подставил» по двум направлениям: во-первых, он дал лишь словесное одобрение отступательного плана ведения войны, без официальных документов, на которые мог бы сослаться Михаил Богданович; во-вторых, покинув армию, он не отдал четкого приказа по поводу того, кто остается главнокомандующим над всеми русскими войсками.
