Снова повторяю: не завлечение Наполеона затрудняло Барклая-де-Толли, но война нравственная, война мнения, обрушившаяся на него в недрах Отечества. Генерал Тормасов говорил: «Я не взял бы на себя войны отступательной».
Граф Тюрпин в обозрении записок Монтекукули замечает, что перетолкование газетных известий о военных действиях вредит полководцам. Но если это вредно в войну обыкновенную, то в войну исполинскую, в войну нашествия, разгул молвы, судящей по слуху, а не по уму, свирепствует еще сильнее. Напуганное, встревоженное воображение все переиначивало. Надобно было отступать, чтобы уступлением пространства земли обессиливать нашествие. Молва вопияла: «Долго ли будут отступать и уступать Россию!» Под Смоленском совершилось одно из главных предположений войны 1812 года, то есть соединение армии Багратиона с армией Барклая-де-Толли. Но нельзя было терять ни времени, ни людей на защиту стен шестнадцатого и семнадцатого столетия — нашествие быю еще в полной силе своей. А молва кричала: «Под Смоленском соединилось храброе русское войско, там река, там стены! И Смоленск сдали!» Нашествию нужно было валовое сражение и под Вильно, и под Дриссой, и под Витебском, и под Смоленском: за ним были все вспомогательные войска твердой земли Европы. Но России отдачей земли нужно было сберегать жизнь полков своих. Итак, Барклаю-де-Толли предстояли две важные обязанности: вводить, заводить нашествие вдаль России и отражать вопли молвы. Терпение его стяжало венец [120. С. 258–259].
А тем временем стоять на своем Барклаю-де-Толли становилось все труднее и труднее. Давили на него со всех сторон, и давление это с каждым днем возрастало.
Однако выбранная позиция в конце концов была признана неподходящей для сражения, и тут же «было отменено намерение сразиться при Умолье» [95. С. 180].
После этого Барклай-де-Толли написал императору Александру:
«Потеря 1-й армии в последних сражениях весьма значительна. По этой причине и по тому уважению, что в случае неудачи армии не имеют за собою никакого подкрепления… <…> я буду вместе с князем Багратионом стараться избегать генерального сражения» [95. С. 180].
В этом же письме Михаил Богданович говорил о том, что он будет избегать сражения, «чтобы предупредить случайности какого-либо слишком поспешного предприятия» [95. С. 180].
Все эти случайности и все эти «слишком поспешные предприятия» он очень не любил и, всегда думая о конечном результате, старался избегать сомнительных по своей эффективности и целесообразности действий. И все потому, что над ним, в отличие от многих его осуждающих, которые «дела никакого не делали, но болтали и критиковали» [136. С. 95], тяготела громадная ответственность за вверенное ему дело.
Что же это было — природная нерешительность или четкий и абсолютно трезвый расчет? Как говорится, вопрос вопросов… Впрочем, профессор Николаевской академии генерал Б. М. Колюбакин дает нам на него ответ:
«После оставления Смоленска идея прекратить отступление и заградить дальнейшее движение Наполеона стала общей во всей армии и, естественно, тому должна была послужить первая встретившаяся позиция, каковой и была таковая на реке Уже. Но дело было не в позиции, а в сомнении своевременности дать бой, в отсутствии единства командования, в постоянных разногласиях между главнокомандующими армиями, а, быть может, и в известной нерешительности Барклая, если только не объяснить это тем, что в решительную минуту расчет брал у него верх над всеми остальными, в области чувств, побуждениями» [70. С. 203].
Конечно же ни о какой «известной нерешительности» Барклая-де-Толли тут не могло быть и речи. На самом деле все объяснялось хладнокровным расчетом ответственного за сохранение армии полководца.
И вот результат: при получении известия о том, что противник идет в обход, Барклай-де-Толли тут же велел продолжить отступление. При этом начальник инженеров 1-й Западной армии генерал X. И. Трузсон и полковник К. Ф. Толь были посланы вперед, к Вязьме, куда ждали прихода генерала Милорадовича со свежими войсками.
* * *
А незадолго до этого имел место весьма неприятный эпизод: в присутствии великого князя Константина Павловича князь Багратион отчитал полковника Толя, а тот начал возражать князю «со свойственной ему самоуверенностью и заносчивостью» [70. С. 203]. Это, как пишет Б. М. Колюбакин, «взорвало горячего и раздражительного князя Багратиона и привело к прискорбному инциденту между ними» [70. С. 203].
О том, что произошло далее, генерал Колюбакин рассказывает так:
«Скромный, простой и лишенный в своем положении должного авторитета, Барклай сначала не остановил, а потом не поддержал своего оскорбленного генерал-квартирмейстера» [70. С. 203–204].
Вечером великий князь Константин Павлович выехал в Санкт-Петербург, получив письма к императору Александру от Барклая-де-Толли и от генерала Ермолова. В своем письме А. П. Ермолов сделал краткий отчет о военных событиях с 4 по 7 августа и рассказал о вредном влиянии на войска непрерывного отступления.
Н. А. Полевой констатирует:
«Все падало на главнокомандующего: его обвиняли в незнании воинского дела, непростительной робости, даже измене. Холодно встречаемый солдатами, он не мог продолжать своего согласия с Багратионом. Цесаревич Константин Павлович с неудовольствием оставил армию; за ним уехал рассерженный Беннигсен; Фуль не смел оставаться при Барклае-де-Толли, не терпимый никем, и также отправился в Петербург. Русская удаль требовала битвы, сражения — победы или смерти! Хотели лучше умереть, но не хотели идти далее» [110. С. 65–66].
Но и в этих тяжелейших условиях Михаил Богданович «соразмерял потребность и опасность битвы, видел необходимость и невозможность дать ее» [110. С. 66].
Ермолов изложил императору свое личное мнение по поводу Барклая-де-Толли в следующих словах:
«Дарованиям главнокомандующего здешней армии мало есть удивляющихся, еще менее имеющих к нему доверенность, войска же и совсем ее не имеют» [153. С. 145].
Как видим, даже начальник штаба Михаила Богдановича не понимал спасительной для армии и России сути его действий. К сожалению, и он в числе многих других готовил этим почву к назначению популярного в России и в армии главнокомандующего. Однако хорошо известно, что популярный — это далеко не всегда лучший. Популярность может длиться день, и совсем не она достается по наследству детям и внукам, и не всем было дано понять то, о чем, не уставая, говорил Барклай-де-Толли…
* * *
Русские армии продолжали спасительное отступление.
11 (23) августа князь Багратион, оказавшись перед угрозой обхода своего левого фланга, сам предложил отойти к Дорогобужу, утверждая, что там имеется очень сильная позиция. Барклай-де-Толли, напротив, располагал совершенно другими сведениями: его квартирмейстеры нашли позицию при Дорогобуже негодной, да и сам он счел ее «слишком тесной» [95. С. 186].
После этого Михаил Богданович послал генерала Трузсона и полковника Толя к Вязьме с целью выбора там позиции для сражения. Но они вернулись с донесением, что около Вязьмы подходящей позиции не найдено, зато она была отыскана за Вязьмой, у селения Царево-Займище.
