Герман Кестен («Казанова»):
«Он служит инквизиции за пятнадцать дукатов в месяц. Его задачей было доносить инквизиции о проступках против религии и добрых нравов. Он жаловался официально, чаще всего тайно, на частоту разводов, на упражнения пальцев молодых людей в темных ложах театров, на обнаженные модели художественных школ. Он доносил на своих друзей, которые читали Вольтера или Руссо, Шаррона, Пиррона или Баффо, Ламеттри или Гельвеция».
Как видим, Джакомо Казанова был никчемным шпионом, так и не раскрывшим ничего существенного. Тем не менее из-за этой грязной работы, хоть и оказавшейся малоэффективной, он совершенно опустился, но при этом считал себя вправе быть безжалостным цензором любой литературы, которая ему почему-то не нравилась. Доносы он писал на всех и по любому поводу. Инквизиторы, видя такое отношение к работе, лишили его жалованья. Они заявили Казанове, что отныне он будет получать оплату сдельно, в соответствии со значимостью каждого из его донесений. Грязная работа тут же потеряла для Казановы экономический смысл.
Стефан Цвейг («Три певца своей жизни»):
«Любимец женщин превратился в Анджело Пратолини, откровенного, презренного доносчика и негодяя; некогда осыпанные бриллиантами пальцы роются в грязных делах и разбрызгивают чернильный яд и желчь направо и налево, пока Венеция не находит наконец нужным освободиться от этого надоедливого сутяги пинком ноги».
Ален Бюизин («Казанова»):
«Ирония судьбы: его последнее шпионское донесение помечено 31 октября 1782 года — годовщиной его побега из Пьомби».
И все же работа на инквизицию не могла не сказаться на образе жизни Казановы: жить он стал упорядоченно и даже стесненно, что было явным признаком психической усталости и утомления от жизни. Он даже больше не играл в азартные игры.
Ален Бюизин («Казанова»):
«Вероятно, к тому времени у него остались лишь весьма скудные ресурсы, не позволявшие ему рискованных ставок и необдуманных расходов, в другие времена он, не колеблясь, наделал бы долгов ради нескольких рискованных партий в фараон».
С блестящими и шумными любовными историями тоже было покончено. Похоже, звезда Казановы закатилась.
Квартира на Барбариа-делле-Толе — последнее прибежище Казановы в Венеции
В 1779 году умер Марко Дандоло, последний покровитель Казановы, и наш герой лишился последних средств к существованию, и ему пришлось перебраться жить в район попроще. Ныне этот район называется Кастелло (Castello), Казанова же поселился в северо-восточной его части.
Ален Бюизин («Казанова»):
«Он повстречал некую Франческу Бускини, которую все звали Кекка или Кеккина, скромную девушку из народа, которая, однако, умела читать и писать, сироту, жившую с матерью, младшей сестрой и юным братом в сущей трущобе. Ее называли белошвейкой. Возможно, она немного занималась шитьем, вышивкой на пяльцах или жемчугом, чтобы пополнить скромные доходы дома, которые, во всяком случае, имели загадочное происхождение. Если у нее и было качество, определившее выбор Казановы и заставившее его простить бедность ее среды, то, наверное, лишь ее молодость (ей было всего пятнадцать лет) и красота, поскольку ему нравилось показывать ее на публике, в театре или на прогулке. Мать Франчески, которая, надо полагать, мечтала выдать дочь за какого-нибудь честного и богатого купца, чтобы обеспечить и самой себе покойную старость, недобро смотрела на связь своей дочери с безденежным пятидесятилетним мужчиной. Болтушка растрезвонила об этой истории по всему кварталу, составив любовникам наихудшую репутацию».
Жюльетта Бенцони («Три господина ночи»):
«Поскольку Казанова не мог обойтись без женщины, он стал жить с бедной швеей, Франческой Бускини, измученной своей жадной и сварливой матерью. Франческа была не так уж хороша собой, но она заботилась о Джакомо, приводила в порядок его одежду, следила за его бельем, чудесно умела готовить его любимое лакомство — горячий шоколад».
То, что биограф Казановы называет «сущей трущобой», — это улица Барбариа-делле-Толе (Barbaria delle Tole), выходящая на великолепную церковь Санта-Джустина (Basilica di Santa Giustina) с белым фасадом работы знаменитого венецианского архитектора XVII века Бальдассара Лонгены.
Элио Бартолини («Закат Казановы»):
«Он платит за квартиру, и будет платить, более или менее регулярно, до 1784 года, словно чтобы укрепить свои узы с Франческой, выглядящие почти семейными. Сокращение жизненного и нравственного пространства становится, таким образом, нравственным усыханием, сдачей на милость старости с ее леностью, отсутствием энергии, отступлением перед возникающим порой призраком смерти».
Стефан Цвейг («Три певца своей жизни»):
«Потрясающее зрелище: Казанова разоружен, старый герой неисчислимых любовных битв, божественный наглец и отважный игрок становится осторожным и скромным; тихо, подавленно и молчаливо уходит великий commediante In fortuna со сцены своих успехов. Он снимает богатое одеяние, «не соответствующее положению», откладывает в сторону вместе с кольцами, бриллиантовыми пряжками и табакерками величавую надменность, сбрасывает под стол, как битую карту, свою философию, старясь, сгибает голову перед железным, непоколебимым законом жизни, благодаря которому завядшие проститутки превращаются в сводниц, игроки в шулеров, авантюристы в приживальщиков».
А потом произошло и вовсе непоправимое. Джакомо Казанова сильно поссорился с неким офицером Карлетти и написал в отместку злой памфлет. Патриций Карло Гримани, сын Микеле Гримани, который в прошлом был любовником матери и покровителем Казановы, встал на сторону Карлетти, бывшего в Венеции его гостем, а Казанова в запале стал нападать на Гримани и других патрициев. Итогом стал язвительный памфлет против всей венецианской аристократии под названием «Ни любви, ни женщин, или Очищенные конюшни».
Ален Бюизин («Казанова»):
«Это сочинение получило в Венеции неслыханный резонанс, и он быстро понял, что совершил огромную глупость».
Подумать только, Казанова вдруг решил создать назидательное произведение! По меньшей мере лицемерно выглядело его «предисловие автора к читателям»: «Эта книга, читатели, — сатира на величайший из всех пороков: гордыню. Целью этой брошюры является показать, как следовать добродетели, которая всегда зависит от уничтожения порока, ибо совершенно уверен, что человек рождается порочным. Гордыня, надменность, безудержное самолюбие, неискренность, низость, трусливое хвастовство — вот пороки, которые я намерен разоблачить. Я представляю их в самом гнусном виде, чтобы влить ненависть к ним в сердца людей; я описываю их яркими красками, чтобы все их возненавидели и бежали от них; я высмеиваю их, чтобы зараженные ими устыдились, постарались от них отделаться и краснели бы, если медлили с их изгнанием из себя. Добродетели, которые я хочу поставить на место этих отвратительных пороков, — невозмутимость, смирение, стремление к истинным достоинствам, справедливость, благочестивая верность соблюдению честных обязательств, доблесть и великодушная умеренность».
