Хуан Антонио Льоренте рассказывает: «Хотя папы, учреждая инквизицию, предполагали только розыск и наказание за преступление ереси (причем отступничество от веры рассматривалось как частный случай), однако с самого ее начала инквизиторам рекомендовалось старательно преследовать христиан просто подозреваемых, потому что это было единственным средством, которое могло привести к открытию настоящих еретиков. Плохая репутация в этом отношении служила достаточным прецедентом для обоснования дознания и обыкновенно давала повод к доносам».
Пока не существовало оформленного законодательства, четко регулирующего общественный договор граждан и властей, весь авторитет монархов и сеньоров держался на религии. Церковь объявляла королевскую власть данной от Бога. Она призывала народ именем Бога беспрекословно подчиняться сеньору. Римский папа, отлучая монарха от Церкви, тем самым освобождал его подданных от присяги и необходимости повиноваться. В судах клялись на Библии, а религия была чем-то вроде конституции.
Хуан Антонио Льоренте отмечает: «Евреи и мавры также считались подсудными святой инквизиции, когда они склоняли католиков своими словами или сочинениями принимать их веру На самом деле они не были подчинены законам Церкви, потому что не получили крещения; но папы пришли к убеждению, что они становились, так сказать, под каноническую юрисдикцию самим актом своего преступления».
Впадение в ересь и склонение к ереси разрушало устойчивые связи. Сменив веру, человек, по сути, отказывался от всех ранее данных клятв. Он переставал быть подчиненным своего сеньора и мог жить вне общего закона. Но тогда, соответственно, и сеньор был вправе обойтись с ним как с человеком «вне закона», что, собственно, и делалось.
Еретики, в свою очередь, тоже не отличались смирением. В Средние века мир не ведал полутонов и нейтралитета. Любой компромисс на деле оказывался уловкой, тактическим ходом, но вовсе не решением, устраивающим обе стороны. И надо отметить, что в большинстве случаев именно еретики выступали зачинщиками смут. Пользуясь невежеством основной массы людей, они страстно обличали погрязших в грехах правителей и церковников, которые, к слову, действительно были совсем не святыми. И одними обличениями дело не ограничивалось: вожди еретиков призывали к неподчинению грешникам и лицемерам, уверяя, будто их власть идет от дьявола, а вовсе не от Бога…
В Средние века это был страшный аргумент. Потому-то светские власти и не щадили еретиков, ведь каждый из них мог нести в себе зерно восстания — и это тогда, когда и так все было плохо, когда каждый год имели место то неурожай, то голод, то эпидемия, то война.
Жан Севиллья пишет: «Если судить инквизицию по интеллектуальным и моральным критериям, имеющим хождение в XXI веке, очевидно, что это система возмутительная. Но в Средние века это не возмущало никого. Не нужно забывать отправной точки этого дела: осуждение, вызванное еретиками, возмущение их деятельностью и их выступлениями против Церкви. Как это ни кажется удивительным, но люди XIII века рассматривали инквизицию как избавление. Средневековая вера не была индивидуальной верой: общество формировало органичное объединение, в котором все оценивалось в коллективных терминах. Отрицание веры, ее предательство или фальсификация представляли собой преступления, виновные в которых должны были отвечать перед обществом».
Режин Перну в своей книге «Чтобы покончить со Средневековьем» утверждает, что инквизиция — это «защитная реакция общества, для которого вера была такой же важной составляющей, как физическое здоровье сегодня».
Жан Севиллья делает вывод: «С точки зрения судебной методики инквизиция представляла собой прогресс. Там, где ересь провоцировала неконтролируемые реакции — народные возмущения или скорый суд, — инквизиция ввела процедуру, основанную на расследовании, на контроле правдивости фактов, на поиске доказательств и признаний, опиравшуюся на судей, которые противостояли страстям общественного мнения. Именно инквизиции было обязано своим появлением жюри, благодаря которому приговор исходил от совещания судей, а не от мнения одного судьи».
При этом, естественно, в своих истоках инквизиция была продуктом грубого, бесчувственного и невежественного мира. И нет ничего удивительного в том, что и сама она именно поэтому была грубой, бесчувственной и невежественной. Не более, однако, чем прочие институты того времени, так что ничья «мрачная слава» ничего особо не «затмила» и затмить не могла.
Итак, в христианских королевствах Пиренейского полуострова инквизиция была официально учреждена римским папой в первой половине XIII века, но сначала только в Арагоне. Поначалу она действовала бессистемно и неэффективно, а к началу XV века и вовсе практически бездействовала. В других местах — в частности, в Кастилии, Леоне и Португалии — инквизиция вообще появилась только к 1376 году, то есть спустя полтора столетия после ее прихода, например, во Францию.
К XV веку так называемая старая инквизиция уже практически изжила себя, и причиной тут был вовсе не рост терпимости к инакомыслию. Просто светская власть уже значительно окрепла и не нуждалась более в серьезной поддержке со стороны Церкви. Вот тогда-то и состоялось второе рождение инквизиции. Новой инквизиции на Пиренейском полуострове, на землях королевы Изабеллы и короля Фердинанда…
При этом, и даже Хуан Антонио Льоренте особо подчеркивает это, «испанская инквизиция не являлась новшеством королей Кастилии Фердинанда и Изабеллы, а возникла в результате расширения и переустройства старого управления надзора за чистотой веры, известного еще с XIII века».
Жан Севиллья дополняет эту мысль сравнением: «Во Франции конец инквизиции был связан со становлением государства. В Испании все было наоборот».
Мысль о том, что инквизиция существовала не пятнадцать-двадцать лет, а шесть веков, что было три совершенно разных инквизиции (средневековая, испанская и римская), смешение которых недопустимо, и что «нечистоплотно» обвинять людей XV века с морально-этических позиций людей XXI века, чрезвычайно важна. Мы еще не раз вернемся к ней при оценке деятельности Томаса де Торквемада.
Объединение Кастилии и Арагона
Для укрепления порядка в стране Изабелла создала нечто вроде специальной полиции, поддерживаемой каждым городом или деревней. Она хотела очистить страну от захлестнувшей ее преступности, которая всегда растет в кризисных условиях. И она быстро добилась этого, но какой ценой! За малейшую кражу отрубали руку или казнили. И трупы оставались висеть на деревьях в назидание другим. Королева не упускала случая председательствовать на процессах то здесь, то там.
В это время королева Изабелла говорила, что для нее приятнее всего четыре вещи: воин на поле битвы, епископ в соборе, красивая дама в постели и вор на виселице.
Но все это она делала уже одна, так как Фердинанд в это время находился в Барселоне, где 19 января 1479 года скончался его отец — Хуан II Арагонский — и нужно было позаботиться о получении причитавшегося ему трона.
В том же 1479 году Фердинанд стал королем, а Изабелла — королевой Арагона. С этого момента обе короны объединились в двойную монархию.
