Тут он на миг проснулся, вздохнул полной грудью и снова погрузился в сон. На этот раз видит Помпонио ту же реку, себя и Умугу на том же месте, где стоял он в прошлом сновидении с Хилем Луисом. Только место выглядит по-другому: светит солнце, вода в реке чистая, как в горном ручье. На другом берегу – стойбище рода: шалаши стоят по кругу, курятся дымки. Все как тогда, когда они с Умугой были детьми. И сестра, стоящая рядом с ним, будто вернулась в те годы, стала девочкой с двумя черными косами. Она смеется, зовет играть Помпонио в догонялки. Он отказывается, хотя и себя чувствует ребенком. Но каждый индейский мальчик знает, что когда-то станет воином. А воину не к лицу играть в девчоночьи игры… Потом видит Помпонио, как из отцовского шалаша выходит на берег мать. Она зовет их с Умугой к себе. Мать совсем молодая, красивая. Такой помнит ее Помпонио с той поры, когда они жили без «твердогрудых». Умуга, не раздумывая, бросается в реку и плывет к матери, а Помпонио не заходит в воду, словно после случая с Хилем Луисом стал бояться реки. Стыдно Помпонио за свой страх, но ничего он с собой не может поделать. А Умуга уже на том берегу, стоит рядом с матерью, обнимает ее. И обе они – его мать и сестра – будто стали ровесницами, одинаковые лицом и ростом, даже не разобрать, кто есть кто. Зовут они Помпонио, а берег их дымкой покрывается, вот-вот исчезнет из виду. Не сможет тогда индеец родное стойбище отыскать, с сестрой и с матерью встретиться. Совсем горько на душе у Помпонио. Хочет он проснуться, чтобы развеялся этот сон, но не просыпается. «Возьми мою пирогу», – вдруг кто-то тихо говорит ему. Глядит Помпонио, а перед ним та бледнолицая скво, которую он вместе с Хилем Луисом похитил у черноусого. Одета она в сияющие белые одежды, словно не земная женщина, а богиня Мискодит – скво владыки жизни. Показывает бледнолицая Помпонио на пирогу, таких никогда не было у помо. Сделана она из коры белого дерева, легкая, как пух дикого гуся, но прочнее, чем боевой щит, обтянутый кожей быка. Садится в пирогу Помпонио, а белая женщина ее от берега отталкивает, и течение несет пирогу к Большой Соленой Воде. И только сейчас видит Помпонио, что в лодке нет весел и нечем ему грести к берегу, где почти скрылись из вида мать и Умуга. Хочет бросить проклятья индеец бледнолицей и…
Проснулся Помпонио с тяжестью на сердце и ощущением неосознанной вины. Вовремя проснулся: кто-то появился в ущелье. Сначала показалось индейцу, что возвращается Хиль Луис – так шуршала галька под коваными копытами его коня. Потом понял: в ущелье чужие, и их много.
Помпонио рывком поднялся со шкуры, бесшумно подошел к бойнице, прислушался. Эхо Гиблого ущелья донесло до чутких ушей индейца позвякивание сбруи и оружия, тихие голоса чужаков. Они были еще далеко, и у Помпонио оставалась возможность скрыться – за тыльной стеной бунгало в скале был еще гамбусино вырублен проход. По нему, протискиваясь боком, можно было пробраться в одну из штолен, которыми, словно поваленное дерево личинками, была избуравлена запирающая ущелье скала. Эти штольни были хорошо изучены бушхедерами. Самая дальняя выходила в пещеру на обратной стороне горного хребта. Нырни в этот скальный лабиринт Помпонио, и никто не сумеет его догнать. Однако индеец не двинулся: что-то подсказало ему – надо остаться и ждать.
Ждать Помпонио пришлось недолго. Из тумана вышел конь без седока. Индеец узнал жеребца Хиля Луиса. Конь фыркнул и заржал, почуяв знакомое жилье. Мустанг Помпонио отозвался. Потом из тумана выехали несколько всадников и остановились, разглядывая жилище бушхедеров и не решаясь двигаться дальше. Посовещавшись, всадники спешились, и вперед вышел один:
– Эй, есть кто живой?
Помпонио не ответил.
– Помпонио, если ты здесь, отзовись! Я, капитан Луис Аргуэлло, хочу говорить с тобой… – кричавшему не надо было представляться: индеец хорошо помнил того, кто однажды брал его в плен.
– Я готов выслушать тебя, бледнолицый, но сначала пусть скажет черноусый: он принес то, что хочет Помпонио? Где Умуга?
Черноусый встал рядом с Аргуэлло.
– Ты, краснокожий, задаешь много вопросов… Неужели ты забыл об этом? – тут он потряс в воздухе амулетом Помпонио. – Твоя душа у меня в кулаке!
– Да, бледнолицый, я помню о том, что не могу поднять на тебя руку, но и ты не забывай – твоя скво в моей власти!
– Красная собака, я убью тебя, если ты сейчас же не отдашь мне сеньориту! Я убью твою сестру, ты слышишь меня? Вот она, твоя Умуга… Смотри! – по знаку черноусого два рейтара вывели вперед сестру индейца.
– Не угрожай мне, бледнолицый! Ты забрал душу Помпонио, но не его смелость. Помпонио сумеет постоять за себя и за свою сестру… – показывая, что ему неведом страх, индеец вышел из бунгало.
– Берегись, брат, они обманут тебя! – на языке помо предостерегла Умуга.
– Замолчи, мерзавка! Что ты ему сказала? – черноусый схватил индианку за волосы и резко дернул ее вниз.
– Бледнолицые умеют воевать только с женщинами! Отпусти ее! – в голосе Помпонио было столько силы, что черноусый разжал пальцы, хотя и не без угрозы:
– Я подарю тебе ее скальп, краснокожий, если ты еще не понял, кто здесь хозяин…
– Подождите, подождите… Давайте договоримся мирно, – попытался урезонить спорщиков Аргуэлло. Но без успеха.
– Ты, бледнолицый, ругаешься, как старая женщина, ты не хозяин своих слов! – крикнул черноусому Помпонио. – Я знаю: ты готов убить любого из своих собратьев, но ты – шогодайя, потому хочешь сделать это чужими руками!
– Тебя я убью своими собственными, вонючий койот! – черноусый вырвал у рейтара ружье и вскинул к плечу.
– Остановись, Герера! – окрик Аргуэлло потонул в грохоте выстрела, но индианка, стоящая рядом с черноусым, успела ударить по стволу.
Порыв спасти брата оказался для Умуги смертельным. Пуля Гереры угодила в базальтовый валун и рикошетом попала женщине в голову. Бледнолицые на какое-то время оторопели. Тем временем Помпонио успел скрыться в хижине.
Аргуэлло дал приказ подчиненным спрятаться за камнями, ожидая, что индеец станет стрелять по ним. Но выстрелов не последовало. Несмотря на это, рейтары долго не решались двинуться вперед через открытое пространство. А когда рискнули и короткими перебежками добрались до бунгало и заглянули в него, то не обнаружили ни разбойника-индейца, ни сеньориты Меркадо. Только ярко-зеленая шелковая ленточка, бывшая во время бала на руке Марии, теперь лежала на одной из шкур, застилающих пол убогого жилища.
Глава четвертая
1
Человеку, как никакому другому существу, свойственно стремление к свободе. Но совокупность людей, называемая обществом, всегда стремится ограничить свободу своих членов. Посредством религии, морали, традиций и принятых в этом обществе правил поведения. Причем несвобода навязывается человеку еще в детстве. Уже младенец испытывает ее на себе, всегда трактуемую взрослыми как благо. Это и путы пеленок, и закармливание сверх меры, и навязчивые ласка и сюсюканье. Стоит человеческому детенышу подрасти, его поведение ограничивают нормами этикета и табу, которые с завидным упорством внушаются ему родителями и наставниками. Но вот он становится взрослым, и в силу вступают законы страны или племени.
