– Да. – Захар пожал плечами. – Меня приняли весной прошлого года. Я уже имел честь сообщить...
– А разве на развитие ваших взглядов не повлияло обучение в муравьевской школе колонновожатых?
Молодой граф опешил.
– Господа Муравьевы люди высокого духа. Трое из них преподавали. Это была прекрасная школа!
– Не сомневаюсь, если учесть, что половина ее выпускников сейчас сидит в крепости. Вы там вступили в ложу?
Это был пробный камень, брошенный наугад. В отличие от своего деда-адмирала и его братьев, младшее поколение Чернышевых не успело приобщиться до запрета 1821 года.
– Я не вступал, – пробормотал ротмистр.
– Но Муравьевы предлагали?
– Д-да, – выдавил Захар. – А что могло быть от них плохого? Иван Матвеевич воспитывал государя Александра! Как же его не слушать? Как не разделять взглядов?
– Н-да, – протянул генерал. – Трое сыновей-заговорщиков: один самоубийца, другой пойдет на виселицу, третий в каторжные работы. Повод для раздумий.
– Что вы от меня хотите? – Ротмистр уронил голову. – Быть может, на них венец? Быть может, вы не правы?
– Я могу быть не прав, – вздохнул собеседник. – А государь нет. Запомните: нельзя ругать галломанию, а детей воспитывать в Париже. Нельзя именовать себя язычником, эпикурейцем, новым Алкивиадом, а потом удивляться, что один из твоих мальчиков, не ведая греха, наложил на себя руки. Нельзя до 16 лет не говорить детям, что у них на родине существует «рабство», а потом вдруг открыть глаза при переезде границы, когда они самозабвенно орут: «Ура!»
– Что вы от меня хотите? – повторил Захар. Он был сбит с толку, измучен, не знал, чему верить.
– У вас имелось такое кольцо? – На стол легла печатка с числом «71».
По глазам графа было заметно, что тот видит вещицу не впервые.
– Да, вернее нет, не у меня. Это не для рядовых членов. У Никиты. У старшего Муравьева-Апостола.
– Разве старик входил в общество? – удивился Бенкендорф.
– Нет, но его очень почитали, и именно он взялся передать печатку императору.
«Есть! В яблочко! Надо только разговорить человека. И не пытаться записывать за ним. Не пугать!»
– Он передал?
Чернышев покачал головой.
– Никита говорил, что нет. Государь не взял. Сказал: «Брат мой, пошлите его от меня в Женеву Лагарпу».
Экая незадача. Нельзя так расстраивать людей! Только Бенкендорф окрылился.
– Так вам неизвестно, кто передал кольцо?
– Почему же? – Захар пожал плечами. – Николай Тургенев. Весной позапрошлого года. Перед тем, как уехать в Италию. Ведь государь его почти выслал.
«Какая у нас, однако, любопытная система! Одних отправляют в отставку, как Орлова. Других загоняют в дальние гарнизоны, как Бюхну. А иным – ласковый намек: покиньте Россию. Из какого теста должен быть сделан человек, чтобы его боялись тронуть?»
– Вам, случайно, не известно, кольца делались в Петербурге?
– Нет, в глубокой тайне в селе графа Дмитриева-Мамонова, в Дубровицах.
Александр Христофорович обязательно бы сел, если бы стоял. Последнюю информацию следовало обдумать без помех. Граф Матвей – человек загадочный. Едва ли даже в своем уме. Прежде их связывало многое. «Орден русских рыцарей», например, где числились и он сам, и Алексей Орлов, и Николай Тургенев. Бенкендорф быстро отошел от дел, почувствовав паленое. Орлов и Тургеневы подались в «Союз благоденствия». А Мамонов навеки затворился в своей подмосковной, и слухи оттуда доходили неутешительные – будто бы граф помешался на почве розенкрейцерства.
– Ну вот, – сказал Бенкендорф, – без моих вопросов вы бы явно всего этого не припомнили.
Захар кисло улыбнулся. Его вроде бы не заставляли оговаривать товарищей. О мятеже ни слова. Однако у ротмистра создалось впечатление, что именно сегодня он сболтнул непростительные, запретные вещи.
– Хотел вас обрадовать, – молвил генерал, собирая со стола не понадобившиеся бумаги. – Государь рассмотрел положение о майорате. Наше законодательство не знает конфискации имущества у семьи преступника. Земли перейдут к вашей старшей сестре.
* * *
Зимний дворец. Английское посольство.
Герцог Веллингтон уже сожалел, что согласился встретиться с очаровательной госпожой Киселевой. Тем более в английском посольстве. Двусмысленное положение. Его принимали в Петербурге со всеми подобающими почестями. Называли союзником, даже другом. А визит польской конфедератки, инсургентки или как там ее… подрывал основы доверия.
Старина Уорт привык считать себя честным человеком. Но, с другой стороны, переговоры шли совсем не так, как ожидалось. Молодой царь проявлял упрямство – фамильную черту, которую в Ангеле не скрадывали самые изысканные манеры. У брата и тех не было. Он твердил о полутора миллионах беженцев на русских границах и даже как-то обмолвился:
– Дорогой герцог, мы оба знаем, что Англия – остров. Где бы ни началась война, она отделена от вашей родины водными преградами. Даже Наполеон не решился их форсировать. А мы, несчастные? Для нас пожар по соседству – всегда бедствие.
Крокодиловы слезы! Кто поверит, что страна, захватившая полконтинента, преисполнена мирных намерений?
– Наши правительства могут сделать совместное заявление, призывая султана прекратить резню, – цедил герцог. – Когда таковое исходит от одного кабинета, его игнорируют. Когда от двух сильных держав…
– А какими мерами мы пригрозим Турции в случае несогласия? – Николай имел неприятную привычку – выщелкивать зерно вопроса и рассматривать его голым, без скорлупы.
Веллингтон не был уполномочен говорить о мерах.
– Совместное заявление, отлично, – наконец сдался царь. – Это наилучший результат наших усилий.
Уэлсли возликовал. Военные действия оттягивались на неопределенный срок.
Каково же было возмущение герцога, когда он узнал, что буквально за день до подписания приличной и во всем обдуманной декларации России и Англии от 4 апреля 1826 года Николай послал туркам ультиматум. Он требовал признать границы по договору 1812 года, на что Александр закрывал глаза, дабы не ссориться с Высокой Портой. И позволить беженцам вернуться на родину.
Появись ультиматум сам по себе, и султана еще удалось бы убедить, будто Англия не имеет к нему никакого отношения. Русские действуют на свой страх и риск. Но увидевшие свет один за другим документы представлялись на Босфоре звеньями единой цепи. Первый предварял второй, второй вытекал из первого. Угроза, потом демонстрация силы. Россия будет действовать в коалиции.
Самое худшее, что турки отозвались мгновенно. Хотя прежде медлили и выказывали царю обычное восточное чванство. Ха! Теперь нашлись и время, и вежливый тон. Их представители приедут на переговоры, а диван готов рассмотреть спорные границы и даже – совсем небывалое – выплатить удерживаемую контрибуцию за прошлую войну!
