«Суббота 20, запускали воздушный шар. Пленительные мгновения, неповторимая встреча глаз в тот момент, когда шар поднимался и все собравшиеся жадно за ним следили. Я вырезала на дереве в его уголке: “Alexis”. Не довольно ли этого признания?»
Александра попыталась взять себя в руки. Она приступала к чтению, четко зная, кто виноват. Теперь все выглядело иначе. Очертания событий смягчились. Молодая женщина сочувствовала влюбленным, и это было почти предательством по отношению к собственной семье – покойному государю, maman, Никсу…
«Мы шли по саду, увидела Vosdu на скамейке, открытой всем ветрам. Отчего-то бледен и угрюм. Моя собачка Роза подбежала и обнюхала его. Он встал, снял шляпу и поклонился. Ужасный миг! Я едва не провалилась под землю. Отозвала Розу и, не чуя ног, двинулась дальше».
«Великолепный лунный свет. Я сидела у окна, ничего не ожидая, вдруг вижу, как поблескивает в темноте под балконом его мундир. Вскочила, захлопнула окно. Страшный испуг».
«Четверг, 30 июня, накануне грозовой день. Все говорило со мной о Vosdu. Чувство развилось за одни сутки больше, чем за год. Вчера он смел гулять по парку с какими-то дамами, смеялся. Борьба, сомнения, подозрения, тревога. От сильного возбуждения крови легла раньше обычного. Кризис. Встреча с ним мучительна. Горькие слезы по возвращении. Открылась во всем Софи. Большой переворот во мне, решение забыть его. Невыразимые муки. Смирение».
«Понедельник, 3 августа. Начала смягчаться. Софи принесла новость: “Я страдаю от вашего жестокого безразличия, молчание повергает меня в отчаяние”. По возвращении из Петергофа на подъезде к мосту обогнали карету Vosdu. Очарователен, прелестен, как всегда. Отблеск заката освещал его бледное лицо. Остатки гнева утихли».
Александра откинулась на спинку скамейки и попробовала собраться с мыслями. Что она чувствовала? В наибольшей степени нетерпение. На ее взгляд, вот-вот должен был наступить решающий момент, объяснение, развязка. Но нет, вместе с расшифрованными инициалами: «Лиза, Лиза, скажи мне: я тебя люблю» – явился портрет.
«6 декабря 1803 года. Невыразимое счастье. Портрет. Я его видела, прикасалась к нему, упивалась им, осыпала поцелуями. О, если б этот образ умел говорить! Он поведал бы тому, с кого написан, о вещах, которые я не решусь доверить бумаге».
Александра полезла в сумочку и достала оттуда маленькую эмалевую миниатюрку в тонкой золотой раме. Она сохранилась в тайнике Елизаветы и была вчера стянута со стола. Никс не заметил, слава Богу! Молодая женщина вгляделась в незнакомые черты. Этот человек умер задолго до ее приезда в Россию. Действительно красив. Узкое лицо со скучающим выражением, пепельные волосы, черные брови дугой, пухлые губы, грустный взгляд. Возможно, в жизни он был совсем другим. Веселым, любезным. Но на портрете выглядел несколько… снобом. Александре сделалось жутко при мысли, сколько раз холодную выпуклую поверхность миниатюры покрывали поцелуи, а потом умывали горькие слезы.
«Все кончено. 1 января, вечером большой бал. Vosdu танцевал полонез с маленькой Натали Загряжской, разговаривал очень весело и увлеченно. Рассердилась. Софи пересказала мне их болтовню. Чуть не сошла с ума. Все время думаю о нем».
Александра вспомнила слышанную от княгини Долгоруковой историю удаления от двора Натальи Загряжской, золотокудрой красавицы, имевшей оглушительный, но короткий успех.
– Тут была замешана ревность, – понижая голос, говорила старая статс-дама. – Натали спешно выдали замуж за какого-то Гончарова, говорят, богача, но скареда. И она получила приказание безвыездно жить в его имении. Полотняный Завод, кажется.
Молодая императрица усмехнулась. Выходило, что робкая, всего пугающаяся Елизавета Алексеевна имела-таки влияние и могла, если понадобится, сломать чужую судьбу. Это заключение так не вязалось с образом из дневника.
«Воскресенье, 10 января. В театре на моем кресле нашла листок со стихами. Ужасная неосторожность!
В этой жизни нет хороших дней
Без безумств,
Без любви,
Без страстей.
Нашептала Софи ответ:
Как нужен мне друг дорогой,
Как хочу я его обожать.
Свою жизнь и сердечный покой
Его счастью хочу я отдать.
Прелестен. Прощай, борьба. Один миг сделал напрасными все мои страдания».
На этом месте дневник обрывался. Вернее, остальные листки безвозвратно сгорели вчера в камине. Но продолжение Александра знала из записок самого Vosdu. Крепость держалась недолго. Ах нет, вот еще неразобранные строчки в уголке. Просто удивительно, как Елизавета умудрялась заполнять весь лист без остатка, не щадя ни полей, ни сгибов. Мелкий убористый почерк. Точно торопилась вместить все, чего не вместила ее скудная внешними событиями жизнь.
«Четверг, утро. Жестокий удар. Я узнала, что Vosdu страдает грудью. Софи сказала, будто во время последней болезни он много вытерпел, сильно исхудал. Бедный, милый. Намерен проситься в отставку. Я этого не переживу».
Александра прижала ладонь ко лбу. Ее вчерашние мысли были очень определенными. Чего нельзя сказать о сегодняшних. Ей было жаль покойную, но многое казалось непонятным. Елизавета согрешила, будучи супругой столь молодого, любезного человека! Самого желанного монарха Европы!
Однако годы мучений, потеря внебрачных детей и возлюбленного можно, наверное, считать расплатой? В смятении благонамеренных чувств молодая императрица захлопнула книгу, так чтобы края листков не были видны за обрезом, и побрела домой в глубоком раздумье. Ей чудилось, что она узнала далеко не все. За строчками дневника скрыто нечто большее.
* * *
Санкт-Петербург.
Бывают минуты, когда люди, столкнувшись нос к носу и посмотрев друг другу в глаза, прозревают свою судьбу. Александр Христофорович поднимался по Комендантской лестнице Зимнего, бойко стуча каблуками. Мир был прекрасен. В окна светило солнце. Два мойщика ползали по деревянной стремянке, поминутно норовя задеть мокрыми тряпками белую лепнину стены. Навстречу генерал-адъютанту, шаркая и по-стариковски останавливаясь на каждом пролете, спускался Аракчеев.
Его явление несколько удивило Бенкендорфа, но он вспомнил, что перед отъездом за границу сановники испрашивают прощальную аудиенцию. Упустить такой случай еще раз напомнить о себе Змей не мог. Вот только… судя по выражению лица железного графа – непроницаемо-горькому – случай лицезреть государя ему не представился. Александр Христофорович вдруг почувствовал, каково это – просидеть в передней и получить из-за хлопающей двери: «Его величество нынче занят. Он желает вам доброго пути».
Ты был всем. Вершил судьбы тысяч, если не миллионов людей, и видеть царя для тебя казалось так же естественно, как обедать. А теперь лощеные флигель-адъютанты, прежде трепетавшие одного взгляда, посмеиваются, даже не особенно скрываясь. Зачем он притащился пить эту последнюю чашу позора?
Александр Христофорович пожал плечами. У него не было причин симпатизировать Змею. О прошлогодних страданиях в новгородском подвале трудно забыть. Но в этот миг что-то больно кольнуло нового царского любимца. Напрасно он повторял себе: «Между нами нет ничего общего». Для придворной своры он был тем же псарем, только помоложе. Ну и еще немец. Последнее непременно поставят ему в вину. Сила Андреевич хоть людоед, да свой.
