С тех пор я беспрестанно думаю об этом и не могу прийти к строгому заключению: погублена ли моя честь? Я должен просить у вас прощения за тот позор, который наложил своим поступком на семейное имя. Что толку, что о моей низости никто не знает? Знаю я сам, и этого довольно. Однако, с другой стороны, разве мы не должны жертвовать дружбе всем, что имеем? Исполнить просьбу друга – есть ли бесчестье?
Незадолго до ареста Пестель сказал мне, что в полку не хватает денег. Если растраты обнаружат, ему грозит гибель. И просил найти недостающие суммы. Я обещал занять у соседа нашего богача Дульского, которому Пестель же помог получить подряды на поставки в армию. Тот сначала дал слово, но потом от всего отрекся, поступив бесчеловечно. Я имел намерение стреляться с ним, но негодяй уклонился.
Дорогая матушка, я принял решение объявить начальству о своей принадлежности к партии Пестеля. Прощайте и простите меня. Я был шалун, повеса, но подлостей не делал никогда. Может быть, я недостоин считать Пестеля другом, но любить его никто не в силах мне запретить. Ваш сын Нестор».
Павел Дмитриевич вернул письмо мадам Лядоховской. Текст не изобличал в прапорщике человека уравновешенного. Скорее наоборот. Нервную, впечатлительную натуру. Понимал ли юный граф, что его использовали? Если да, то должен был непереносимо страдать, ибо продолжал любить расчетливого друга.
– Мне позволено будет говорить с ним? – робко осведомилась графиня.
Ее голос вывел Киселева из задумчивости.
– К сожалению, нет, мадам. Ефрем Иванович сказал вам, должно быть, что вашего сына отвезли в Каменец-Подольский военный госпиталь для освидетельствования. Следы нервного расстройства были налицо. Пока вы добирались, за ним прислали из Петербурга…
– Боже! – Женщина пошатнулась. – Его забрали в крепость? С другими заключенными? Но ведь он болен… Не в себе…
– Умоляю, успокойтесь. – Павел Дмитриевич налил ей стакан воды. – Ваш мальчик не в крепости. Его препроводили в Петербургский военно-сухопутный госпиталь, где по приказу государя, он останется до совершенного излечения.
– А мне… мне можно туда поехать? – с самоубийственной решимостью воскликнула графиня.
– Никто не вправе вам этого запретить, – отозвался Киселев. – Хотя я бы решительно отсоветовал. Чтобы увидеть сына, вам надлежит испрашивать позволения у Следственного комитета, возможно у самого императора. Дел там сейчас много, и придется долго ждать. Между тем жизнь в столице дорогая, а вы стеснены в средствах…
Павел Дмитриевич осекся, встретив гордый взгляд собеседницы. Подобные вопросы не обсуждают открыто!
– Мы ни в чем не нуждаемся. – Графиня Лядоховская встала. – Только в милосердии государя. Я очень благодарна вам за участие. – Она сделала реверанс.
Топтыга проводил спутницу до двери.
– Ефрем Иванович, задержитесь на минуту.
Подполковник вернулся. По виноватому выражению его лица было видно, что он не привык общаться с начальством и ожидает головомойки невесть за что. Когда дверь за бедной женщиной закрылась, Киселев спросил:
– Вы знаете, какой отзыв прислали из Каменец-Подольского госпиталя?
Топтыга покачал головой.
– Доктора не нашли прапорщика сумасшедшим. Пишут только, что воображение его чем-то весьма расстроено. Стало быть, нервы.
До Ефрема Ивановича не сразу дошел смысл сказанного. Если помешательства нет, значит, место Нестора в крепости, и допрашивать его будут так же строго, как других арестантов.
– Но я полагаю, мы вовсе не обязаны посылать в столицу медицинское заключение с Волыни. – Генерал смел листок в ящик письменного стола. – Тамошние врачи сами разберутся.
Подполковник просиял.
– Я вас более не задерживаю. Ступайте успокойте мать.
* * *
Петергоф.
После разговора с княгиней Волконской у Александры Федоровны возникло еще больше вопросов, чем прежде. Она решительно не понимала, отчего умер Охотников. Если от чахотки, то кому понадобилось распространять слухи об ударе кинжалом? Если на него напали, то почему не было проведено расследование? Какова роль Франка? Ведь оба его пациента – дорогие существа для Елизаветы Алексеевны – скончались. Наконец, сама ли покойная императрица, такая робкая и безвластная, отправила в опалу Натали Загряжскую?
Шарлотта терялась в догадках. Ни с кем не могла посоветоваться и чувствовала себя очень глупой. Самой ничего не приходило на ум, а спросить мнения других в столь щекотливом деле… нет, она никогда не решится. Беспомощность угнетала молодую женщину. Между тем сердце подсказывало, что за этой историей таится нечто темное, быть может – угрожающее ее собственной семье.
Утром во вторник она устроилась в Китайском садике за Банным корпусом. Стояла жара, и Никс предложил перебраться из Большого дворца в Монплезир. Что до Александры, то ей всегда нравилось уединение, помпезные постройки угнетали, а здесь бриз с моря, тишина и есть где разместиться – весь Западный флигель, покои Екатерины и Александра, к их услугам.
Муж то уезжал в столицу, то возвращался. Сегодня он работал в кабинете за Гостевой галереей, и те, кто ждал его приглашения, чинно прогуливались по балюстраде мимо стеклянных дверей дворца, выходивших на залив. Из садика Александра заметила богатырскую фигуру Алексея Федоровича Орлова, прятавшегося от зноя под раскидистым, еще петровским дубом.
Шарлотте не хотелось покидать сень увитых плющом лип у фонтана-раковины, но она встала, миновала белый деревянный мостик и заросли папоротников на серых камнях вокруг водомета. Залив дышал мерно, как большое спящее животное. Над горизонтом копились облака, и можно было надеяться на дождь во второй половине дня.
– Хорошо, если умоет мой цветник, – сказала молодая императрица.
Орлов вздрогнул: она подошла сзади и, при балетном умении ступать неслышно, захватила его врасплох.
– Алексей Федорович, я бы хотела с вами поговорить.
Генерал склонился, Александра подала ему руку для поцелуя.
– Вы помните, я всегда поддерживала вас после рокового дня, когда Мишель… И вот теперь мне нужна помощь в деликатном деле, касающемся моей родни.
Алексей весь обратился в слух. По его лицу молодая императрица видела, что он колеблется. Какие деликатные дела могут быть у ее величества отдельно от его величества?
– Всего один вопрос. – Поборов робость, Александра Федоровна взяла генерала под руку. – Ведь вы командуете бригадой, куда входит Кавалергардский полк? Нельзя ли уточнить, отчего умер в январе 1807 года штабс-капитан Охотников?
Лицо Орлова разгладилось. Он-то думал!
– Это совсем просто, ваше величество. Алексей Яковлевич был моим сослуживцем. Он страдал грудью. Чахотка. Даже просился в отставку. Но сами поймите, какая отставка в тот момент? Ждали новых, так сказать, приключений с Бонапартом.
